Сибирские огни, 1974, №11

Океан был долог, так долог, что однажды Надя, провожая в з гл я ­ дом волну, отчего ее глаза заимствовали нежную зелень, спросила меня: — А что как эта дорога без возврата? —- Если нам такое суждено — так тому и быть! — ответил я с легкостью. Лицо Нади — гармония и чудо соразмерности, д аж е и великому пор­ третисту не пришло бы на ум переменять в нем что-либо; для меня же любая подробность ее лица была отдельный мир. Губы — крупные, под­ вижные, упругие и так выразительные в презрении или насмешке; ее пря­ мой и правильный, с отчетливыми г о в о р я щ и м и ноздрями нос, слег­ ка укороченный, отчего возникало впечатление задора и легкости; от­ дельным миром была нежная, светлая кожа; ее тяжелые, русые волосы. Что же сказать о глазах, о двух степных озерцах, в куньих — и цветом, и мягкостью — камышах! И эта редчайшая удача природы заключала в себе не ординарный ум, а тот особый с о с т а в пытливой мысли и нравст­ венности, который встречается еще реже, чем самая совершенная красо­ та. Вот как я был богат! Ночь в Карпатских горах отняла у меня молодость, но подарила лю ­ бовь. Военная кампания вскоре окончилась, молодым русским офицерам опасно было оставаться у Габсбургов: среди ручьев токайского и сабель­ ного бряцания все чаще вспыхивали ссоры, хлопали выстрелы дуэлянтов — к барьеру выходили русские и австрийцы. Генералам вольно было приписывать крайности действию токайского и эрлаусского красного, тра­ ктовать в рапортах дерзкие речи, как п ь я н ы е к р и к и р а з г у л я в ­ ше й с я м о л о д е ж и , а э т о были стоны задушенной совести и запо ­ здалого раскаяния. Полковой стал ко мне внимателен; часто звал к себе на обратных дневках. На первых порах я заподозрил в нем жало сть и дичился, как только донцы и умеют,— до скрежета зубовного, до покрас­ нения скул и дрожи в ногах. Потом прошло: я открыл в нем собеседника, он повидал немало и перелистал сотни книг,— первое впечатление кар­ тежника и седеющего бретёра оказалось обманчиво. О чем только мы не переговорили у костров и в пути, когда ехали рядом, стремя в стремя, сбоку разбитой полками и осенней непогодой дороги. В одном мы не бы­ ли откровенны: никто из нас не помянул имени Нади. Оно витало между нами, слышалось в сухом шуршании листьев, в печальном курлыканье журавлей, для меня ее имя оживало во всем — в звоне колодезных цепей, во внезапном ночном смехе чужой женщины, в трепетном взлете^ птицы из-под самых копыт, в песне русинов, такой близкой напевам моей роди­ ны. Я и ночью, при луне и в отсветах костра, видел ее с нами, слышал тихое ржание третьего коня, серебряный звон его уздечки. В Варшаве, расставаясь с полковым, я не получил приглашения в дом, и не слишком огорчился,— я знал, что мы с Надей увидимся, даже встань между нами крепостные рвы или монастырский устав. Я ждал этой встречи, как награды и казни. Отец Нади считал Людвика измен­ ником России; и что был ему Людвик? — восковой профиль с отлетаю­ щей жизнью, юнец, метавшийся в бреду? Надя знала Людвика близко, его способность трепетать при звуках органа, но знала и его преданность свободе. Людвик мертв, а поручик Турчанинов явился, чтобы похвас­ таться, как вместе с другими он распорядился чужой свободой. Долгая дорога обрывалась, меня ждал не простой разрыв шрапнельного снаряда — пороховой погреб должен был подняться на воздух. И он поднялся, да так, что с грешной земли меня не всякому было разглядеть. Сам того не чая, полковой свел нас с Надей, и свел навсег­ да; случается, что чрезмерная предосторожность оказывает обратное Д ей стви е. О н сам преподал дочери весь урок карпатского похода. И когда урок подходил к концу, князь неосторожно помянул имя f i*