Сибирские огни, 1974, №11

позабыл,., на старости донские, казачьи слова особенно на ум идут. Скверно... Пора бы распроститься, прежде чем старика развезет: Владимиров не сомневался, что на столе и в дорожном кожаном ларе л еж а т руко­ писи Турчина,— старье, ветошь, и теперь, в пустыне стариковской одер­ жимости, он принялся еще и переписывать страницы, пролежавшие полвека. — Русский среди американцев?! — вспомнил Турчин. — Уж не обо мне ли? — Там подробно описана американская одиссея отца. Это он — русский среди американцев. — И отлично! И превосходно! — обрадовался Турчин.— Михаил приезжал к нам поучиться и не ошибся. Не знаю, может быть, он и дурно пишет о нашей стране, но нет, не должно... У е зж а я из Радома, он на огромном дубе вырезал кириллицей начальные свои буквы. Дуб простоял еще лет двадцать, пока и его не свалили. Страна молодая, без реликвий и давней истории. В се — молодо, живо и бессердечно; где тут о старом дубе печься! Значит, р у с с к и й с р е д и а м е р и к а н ­ ц е в , сиречь, среди нас... Почему не прислал? — спросил вскользь, без досады, чтобы не молчать, пока у сажи вался в полукресло с плетеным сиденьем и расшитой подушечкой на нем. — Книга вышла, когда отец был в полку. Походы, потом ранение, а вернулся, может быть, другим человеком. Война меняет людей. — Война обнаруживает человека, чего он стоит. Меняет человека ложь, привычка ко лжи. Ранняя нужда. — Но и сама война может быть ложью. — Это не война, а убийство: убийство, предпринятое правительст­ вами,— сколько тому примеров! — Турчин озабоченно оглядел комнату: неопрятные после многих постояльцев обои, крашеный больничный шкаф, сдвинутый в угол с прежнего места железный рукомойник, шотландский, с крупной монограммой плед на кровати, домашний лоскутный коврик у стола, кожаный сундучок, и на кровати в изножье темный скрипичный футляр. Он отвернул борт куртки — под ней запестрел старомодный, в цветную полоску жилет с низким вырезом,— извлек из кармана часы и, отведя на всю длину руки, посмотрел время. Он повернул лицо к окну, впервые показав Владимирову профиль: покатую глыбу лба, прямой с подвижными крыльями нос, припухлую нижнюю губу и под приметным мешочком века быстрый и пристальный глаз, какой нечасто встретишь и у молодого. Г л а з насторожен, он что-то высматривал за окном, и Влади ­ миров, взглянув туда же, увидел кирпичную ограду, ворота, дурно мощен­ ную зимнюю дорогу, домишки, поля, тоскливые, как в осеннюю пору в России.— Что, батюшка ваш сч а с т л и в ?— спросил Турчин. Владимиров не сразу нашелся: отец не раз говорил ему в наставитель­ ных беседах, что именно счастлив, счастлив и своей судьбой, и общим прогрессом, но взгляд его при этих словах бывал и не очень благо ­ получен. — Счастлив ли он жизнью? — переспросил старик.— Не столом, не достатком, не сварением желудка , а именно ж и з н ь ю? Старик жд ал , а молодой петербуржец не решался ответить ему ко­ ротким «да» или «нет». Об отце не расскажешь отдельно от России, а но­ вой России старик не знал, помнил ее крепостной, с еще разбросанными по глухим углам Сибири героями Сенатской площади, с Гатчиной и со старомодным, гордым, что не допустил в Петербург адмирала Непира, Кронштадтом. Как рас ска за ть ему о земстве, о новомодных партиях, о смелых, благородных людях, которые в нетерпеливой гордыне своей з а ­ мышляли переменить правление одной бомбой, покушением, а покусив­ шись, с успехом или без успеха, клали головы на эшафот? Как описать