Сибирские огни, 1974, №11

тики «стихийного элемента» в революции как «зачаточной формы сознательности», исследователь отвергает расхожую анти­ тезу, по которой одна часть советских пи­ сателей — «певцы стихийного» — противо­ поставлялась другой — «певцам сознатель­ ного». «Эти повести и романы,— справед­ ливо заклю чает автор,— не противостоят друг другу, а воплощают различные тен­ денции в развитии советского романа о движении масс в революции, о их нелег­ ком , сложном и противоречивом пути к осознанному участию в борьбе за пере­ устройство жизни на социалистических на­ чалах». В. Гура полемизирует с односторонней трактовкой горьковской традиции в « Р а з­ громе» А. Ф адеева, когда не замечается новое, возникающее на новом этапе рево­ люционной борьбы народа, получившее от­ ражение ь развитии творческого метода. В «Тихом Доне» исследователь видит не только стремление М . Ш олохова объяснить причины «заблуждений казачества», как утверждаю т иные авторы, а прежде всего желание показать «рост революционных настроений в его среде, закономерность прихода народа к социализму». Прослежи­ вая творческую историю «Тихого Дона», В. Гура замечает, как «повествование о пу­ тях казачества в революционную эпоху» вырастает «в эпическое полотно о судьбах русского народа, о его борьбе за свободу». Однако в некоторых случаях, когда мысль автора скрещивается с противопо­ ложными взглядами других критиков и, каж ется, неизбежна полемическая вспышка, В . Гура уклоняется от спора. Так, пред­ ставляется необходимой полемика вокруг имени Бориса Пильняка с книгой Ю. Ан­ дреева «Революция и литература», вышед­ шей пятью годами раньше. Д ля Ю. Андре­ ева имя автора «Голого года» не столь одиозно, как оно звучит в рецензируемой книге. Ю. Андреев видит в нем одного из зачинателей советской литературы, со сво­ ей сложной и трудной судьбой, писателя, шедшего к* зрелому мастерству социально- психологического раскрытия русской рево­ люции. Ю. Андреев цитирует слова Горь­ кого, сказанные в связи с походом раппов- цев против Пильняка: «Достаточно ли осторожно относимся мы к этим людям, достаточно ли умело ценим их работу, спо­ собности, и не слишком ли сурово отно­ симся к их ошибкам и их проступкам». Ю. Андреев убежден, что роман Б. Пиль­ няка «Иван Москва» относится к числу лучших произведений, что он сопоставим с «Цементом» Ф. Гладкова, «Вором» Л . Л е о ­ нова, что в оценке этого романа до по­ следних лет действует инерция недобро­ желательности. Не споря с Ю. Андреевым, В. Гура развивает иное отношение к рома­ ну и излагает его содержание точно так, как в том издании, с которым полемизи­ рует автор «Революции и литературы». Для Ю. Андреева роман Б. Пильняка «Иван М осква» содержит в себе пафос утверждения революции, для В . Гуры он — образец «неприятия революции», вылив­ шийся «в разнузданные натуралистические формы». Но полемики нет. Мысль в новой книге течет, не задевая противоположные ей выводы, как будто д аж е не замечая их. Об И. Эренбурге имеется большая лите­ ратура, в ней, как правило, объективно рассматривается творчество одного из крупных деятелей советской литературы. В том числе — и его романы 20-х годов во всей их сложности. Не только со всеми ошибками и вывихами, но и положитель­ ными поисками и решениями. В . Гура, не полемизируя, начисто зачеркивает пози­ тивные начала в творчестве Ильи Эрен- бурга 20-х годов. Роман «Хулио Хуренито» трактуется так, что его автор выступает самым ревностным поклонником «провока­ тора Хулио Хуренито», «человека без убеж ­ дений», «предателя и лжеца». Прямолиней­ но, без учета условности «лирического ге­ роя» и авторской иронии. Так ж е рассмат­ ривается другой роман: «Эренбург похо­ ронил Хулио Хуренито, но скептицизм сво­ его учителя взял с собой. И с этих пози­ ций рисовал героя романа «Жизнь и ги­ бель Николая Курбова». А ведь сущ еству­ ет широко известный ленинский отзыв об Эренбурге, о котором писала Н. К- Круп­ ская: «И з современных вещей, помню, Ильичу понравился роман Эренбурга, опи­ сывающий войну: «Это, знаешь,— Илья Лохматый (кличка Эренбурга),— торж е­ ствующе рассказывал он.— Хорошо у него вышло» («В . И. Ленин о литературе и ис­ кусстве», изд. 3-е, М., 1967, стр. 629). Р о ­ ман, о котором ведет речь Ленин, это, как известно, «Хулио Хуренито». Уничижитель­ ное рассмотрение романов И . Эренбурга 20-х годов не позволяет понять, как при­ шел писатель к эпопейным книгам «П аде­ ние Парижа», «Буря», «Девятый вал», как он сделался одним из самых крупных пу­ блицистов периода Великой Отечественной войны. Роман «Двенадцать стульев» И. Ильфа и Е . Петрова лишь назван в перечислении и занял в исследовании меньше' одной строки. А ведь это, как показала жизнь, книга надолго, и нельзя до конца понять процесс движения романного жанра, игно­ рируя талантливое произведение, возвы ­ шающееся над потоком книг тех лет, проч­ но вошедшее в «золотой фонд лите­ ратуры». Как-то походя упоминается «Зависть» Ю. Олеши, из анализа исчезла диалектика образов, сложный идейно-эстетический мир романа, вызвавш его в свое время столько разговоров и споров и до сих пор остаю ­ щегося одним из ярких достижений со вет­ ской литературы. Местами автор направляет оружие своих доказательств против истин, давно уж е опрокинутых. Он пишет: «М. Кузнецов справедливо считает, что из литературно­ критического обихода и теперь не исчезли следующие «ходовые» утверждения...» И далее следует цитата из книги М. Кузнецо­ ва «Советский роман», где перечисляются расхожие в 50-е годы взгляды на роман. Но книга М. Кузнецова опубликована в 1963 году, а книга Гуры — спустя полное