Сибирские огни, 1974, №10
Смирнов делал противные, клейкие глотательные движения: во рту и глотке у него пересохло; в носу продолжали сверлить буравчики, глаза слезились, в висках горячей болью отдавался пульс. А кроме того, он /почти физически чувствовал, как в него впиваются летящие со всех сторон выкрики-стрелы: — Я так и знал! — кричал парнишка из компании «математика».— Я предвидел, что нас надуют, как дурачков! И про комбайн вспомнили, и про первую отсрочку: — Думаете — мы забыли?! — Издеваетесь над нами, да? Издеваетесь, да? — Не выйдет! — Всякому терпению есть предел! — Домой, домой! Эх, было бы у него в запасе время, хотя бы один день!.. Не стал бы он с ними алалакаться, плюнул бы и ушел домой. Пусть спорят меж ду собой, кричат, сколько влезет. Перекипели бы, утихомирились бы, надоело бы митинговать и бездельничать... и тогда прийти бы и уже спокойнее, уже обстоятельнее потолковать. Но в том-то и дело, что не было у Смирнова д а ^ е этого шанса, не было в запасе ни дня, ни даже часа! Смирнов видел, что за окнами все сильнее и гуще валится снег, заметает огороды, дома, полянку перед клубом... Когда шум вроде стал немного стихать, он еще раз предложил кончать базар и отправляться в поле. Однако слова его снова потонули в реве основательно взбудораженной толпы. И Смирнов почти уже в отчаянии подумал о том, что уговорить эту «закусившую удила» массу ему, пожалуй, не удастся. Его призывы к сознанию, к совести не действу ют, не срабатывают... И все-таки еще и еще раз требовал тишины и предлагал выйти на работу. Вместо этого они стали собираться домой. Сначала «математик», потом его дружки, а потом и другие начали укладывать чемоданы, з а вязывать рюкзаки. Призывая и подбадривая соседей: «Че, ты, дура, боишься!.. Ничего он тебе не сделает!..», — они демонстративно соби рали шмутки, сбрасывали в кучу матрасы, а несколько человек уже на правились к выходу. Глубокая тоска охватила все нутро Смирнова. «Ты все хотел, чтобы по-хорошему,— горько усмехнулся он сам над собой, — хотел, чтоб волки сыты и овцы целы...» На мгновенье всплыло перед ним ухмы ляющееся лицо Алексея Григорьевича и вспомнился многозначитель ный взгляд декана... — Стойте! — крикнул Смирнов не своим голосом. — Что вы делае те? Стойте! И, убедившись, что движение в зале на какую-то секунду прекра тилось, продолжал все тем же, не своим, деревянным голосом: — Битый час я уговаривал вас по-хорошему. Вы не хотите по-хо рошему. Вам, гляжу наплевать на то, что погибнет урожай. У вас одно на ум е— поскорее уехать домой. Вы даже слушать меня не хотите, упиваетесь тем, что вас много. Мы, мол, сила!.. Так вот, сейчас вас не будет много. Сейчас каждый будет думать только о себе. Хорошенько запомните, зарубите себе на носу то, 'что скажу дальше. Вы только что поступили в институт, прошли конкурс. Трое из четверых остались за дверью. Вы — прошли. Но трое — за дверью! И в любую минуту любой из них с радостью займет место любого из вас. Уяснили?.. А если уясни ли, то начнем... Дрожащими, непослушными руками он открыл «талмуд», заведен ный еще Алексеем Григорьевичем, открыл на первой странице, где был список 111-й группы, и жестким, требовательным голосом выклнкнсл:
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2