Сибирские огни, 1974, №10
Но Смирнов-то понимал, что так Миша только говорит, а в душе-то, скорее всего, рад-радешенек, что Смирнов загремел в колхоз: хоть от дохнет Миша, побездельничает вволю, а то совсем ведь он, Смирнов, з а мучил Мишу своей гонкой... «Ни черта он не сделает,— думал Смирнов, глядя в вагонное ок но.— А если и сделает, то так напутает, что потом за год не разберешь ся... Не надо было вообще давать никаких указаний, не надо было...» «Нужно будет написать ему, да, да, написать — не утруждай, Ми ша, себя, останови-ка лучше поезд и отдыхай...» О жене, об Ирке, Смирнов старался совсем не думать. Потому что, как начнешь думать, то и вовсе одолевает какая-то сосущая тревога, не уютно на душе становится, неспокойно. Вчера, надавав Мише-лаборанту советов, Смирнов пошел домой собираться. Подходящие штаны, кепку и чемоданишко он нашел сразу же, а вот сапог не было, куртки теплой — тоже. Посоображал, посооб ражал Смирнов— делать нечего, пришлось забрать почти весь «семей ный бюджет» и пойти в магазин за сапогами. Куртку же он купил на барахолке, поношенную, правда, зато с теплым ярко-красным подкла дом в крупную клетку; бывают такие одежки, у которых если и есть что хорошее, так это подклад... Придя с работы, Ирка застала его в самом разгаре сборов. Уяснив, куда он собирается, хмыкнула и произнесла фразу, смысл которой мож но было истолковать только так: мол, другие как-то умеют постоять за себя, их не отправляют в колхоз, ну, а таких, как ты... И весь вечер была холодная, лед и лед. Смирнов пробовал было об нять ее, поцеловать, объяснить, что же, мол, поделаешь, раз так получи лось... Однако Ирка не то чтоб шарахалась от. него, нет, а с досадой отстранялась, и все о чем-то думала, думала, иногда сплетала руки и похрустывала пальцами. А сегодня утром, уже собравшись на работу, вдруг опросила с ка ким-то отчаянием в голосе: — Слушай, а ты мог бы... не поехать? Смирнов начал что-то бормотать в смысле: ну, как же, мол, теперь уж?.. Придется ехать... — Да, конечно,— горьковато усмехнулась она,— ты же исполни тельный, покладистый работник, я забыла...— И дверь за ней закрылась. И теперь, вспоминая все это, Смирнов мучился оттого, что так и не узнал, о чем она последнее время все думает и думает. И при этом де лается какой-то чужой, будто ее и нет рядом... Что-то, может, мучает ее, гнетет, а он как ушел с головой в свои титанистые рельсы, так и поминай как звали. А может, она и не любит его уже давно, Ирка? Может, у нее... кто-то другой есть?.. От этой мысли у Смирнова так заныло под серд цем, что он чуть не застонал. Крякнул и, поставив чемоданчик на си денье, пошел в тамбур покурить. В тамбуре стояли мужики в запыленных фуфайках и сапогах с про каленными, пыльными лицами, стояли и молча потягивали «Север». Смирнов заглянул в вагон и отметил про себя, что публика-то, оказыва ется, переменилась: совсем почти не стало людей дачного вида, с город скими сумками, набитыми всякой едой, с торчащими ракетками для бадминтона, с лохматыми собачонками. Народ теперь заходил на стан циях несуетливый, немногословный, без цветастых шапочек и шляпок, без собачек и ракеток... Да и станции пошли без модерных крыш и платформ с яркими щи тами и дачными названиями вроде «Пляж», «Береговая», «Ягодная» да «Грибная». Теперь что ни станция, то длинные склады элеваторов с крупными надписями «НЕ КУРИТЬ!», строгие вокзальные строения, а за ними — улицы без асфальта, дома с палисадниками, огороды...
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2