Сибирские огни, 1974, №10

самый микрофон, прикрыв его рукой. — Что у вас новенького? Как мое святое семейство? — У нас-то все в порядке, а вот что у тебя там произошло? — В каком смысле? — Арсентьев не мог так сразу уйти от шутли­ вого тона. — Все в норме, полный ажур. Что ты имеешь в виду? — Ты не один? — догадался друг и покровитель. — Совещание проводим. — Ну, совещайся, совещайся. Думай, как лучше гостей принять. Завтра к тебе комиссия пожалует, партийный контроль... При этих словах у Николая Васильевича пресеклось дыхание, ощу­ тимо екнуло в груди и сердце пульсирующе заныло, отзываясь на каж­ дый толчок крови. Боль была особенной, тягучая, пугала своей новиз­ ной, и снять ее не могли ни валидол, ни нитроглицерин. В другое вре­ мя Николай Васильевич немедленно лет бы в больницу, но ему тоже приходилось бывать в различных высоких и средних комиссиях, и он знал, как расцениваются такие «внезапные заболевания». Дешевый из­ битый трюк. Надо стиснуть зубы и держаться. И готовиться. К чему только, вот вопрос? С расторопностью опытного грешника он перебрал в памяти и ра з ­ ложил, как пасьянц, те экспедиционные происшествия за последние месяцы, которые могли привлечь внимание «оттуда»; превозмогая боль и внезапную слабость, попытался оценить глазами комиссии свою роль и позицию в этих историях. Нет, его трудно в чем-то уличить. Позиция его всегда оставалась твердой, принципиальной. Но в чем же все-таки дело? На всякий случай он срочной радиограммой предупредил Пташ- нюка, который накануне улетел на Курейку, и позаботился, чтобы за ним с утра послали вертолет. Вечером Николай Васильевич позвонил другу и покровителю до­ мой в надежде хоть что-нибудь выведать. Друг и покровитель ответил, что пытался навести справки, но безрезультатно, и бросил несколько дежурных ободряющих фраз. Вероятно, чей-то грязный донос, решил Николай Васильевич. Стараясь не делать резких движений, он переоделся в пижаму, лег на постель поверх одеяла. От нитроглицерина его мутило, шумело в го­ лове, а сердце будто не кровь перегоняло, а сжиженную боль, и так этой болью напиталось и набухло, что казалось, стоит вздохнуть по­ глубже — и лопнет... Ему стало страшно одному, в пустом двухквартирном доме. Скру­ тит всерьез —- и воды подать некому. Поколебавшись, он вызвал «ско­ рую». Минут через десять в кошевке прибыли врач и сестра. Измерили давление, сделали укол и предложили завтра утром снять кардиограм­ му. Николай Васильевич пообещал. Когда медики уехали, он не стал закрючивать дверь, перенес телефон на стул возле кровати. Если ста­ нет очень плохо, позвонить в больницу он успеет. А не успеет — что ж... Его поразило, с каким безразличием он думает об этом. В комнате горел верхний свет, подчеркивал холодную пустоту пусть аккуратного, но все ж холостяцкого быта, и холодно, пустынно было Николаю Васильевичу в этот ночной час. С застарелой обидой по­ думал он о супруге, которая все не решалась пожертвовать ради его благополучия своим устоявшимся комфортом, все медлила с переез­ дом; о Натахе-птахе, которая последние годы проявляла к нему до­ черние чувства лишь тогда, когда ей нужны были новые туфли и коф­ точки. И впервые, может быть, Николай Васильевич осознал, что, про­ жив на свете пятьдесят один год, он, в сущности, очень одинок. Когда придет время перешагнуть последнюю роковую черту, не найдется, на