Сибирские огни, 1974, №9

на глазах утекала куда-то из этого сухого тела, так странно ужавшего­ ся под байковым одеялом. «Вот ты каков, потомок великих иркитов»,— думал Монкуш неуместно, и все в голове его мешалось. Аба приоткрыл глаза и смотрел на внука, будто поняв, о чем тот думал. Монкуш смутился, торопливо заговорил: — Ну, что вы, дедушка, подождите, врачи здесь хорошие, я узна­ вал, они вас обязательно поставят на ноги, вы только слушайтесь их. Надо верить, а вы... Глаза у Аба вроде ожили, лицо задрожало, мелко-мелко задерга­ лось. — Врачи? — захрипел он.— Вылечат?.. Кто сказал тебе это? Сам Ак-Бурхан с заоблачных высей? Вылечат! А я скажу тебе что-то: меня мой внук Эрден уже давно променял на марала. Понял? А ты — выле­ чат... Променял он меня, променял...— Старик опрокинулся, а слова вырывались со свистом и хрипом, грудь ходуном ходила, выпростав­ шись из-под одеяла, глаза закатились, а пальцы, кривые, тонкие, хвата­ ли то рубаху, то простыню. Монкуш испуганно озирался. «Сестра, сестрица...»— звал он, пя­ тясь из палаты... Вечером он долго ходил по холодным нелюдным улицам и все ду­ мал про деда, представлял его лицо с закатившимися глазами, слышал его хрипы и страшные слова про Эрдена. Сестра сказала, что ничего, это пройдет, побежала ставить уколы, но Монкуш не мог успокоиться. «А может, наши маралы и правда священные? — приходило ему на ум.— Зря я злил старика, смеялся, подкалывал?.. Ну, как это, в са- мом-то деле, стоило Эрдену убить марала, как дедушка заболел?.. Ну, был он старый, конечно, но все же на своих ногах таскался, а летом да­ же лечил Яманай... Кому бы сказать об этом?» Он подумал, что хорошо бы сказать Кымыс, но она его только вы­ смеет. «Медичка, интеллигентная, собирается поступать в институт на заочное, книжки разные выкапывает умные. А я? Что ей я?» — ревни­ во думал Монкуш. И вспомнил, как болтали о ней куулгинцы, когда приехала и начала работать. Кто ей тогда доверял? Кто считался-то с нею? — Кымыс? Да что она знает-то... — Ее больше интересуют песни. — Видать, вертихвосткой стала там, в городе. — Это уж точно. Разве не видно ее? Мыльный пузырь, хохотушка, так, пустушка какая-то. И приболевшие люди шли к деду Аба. А теперь, словно переверну­ ли долгоиграющую пластинку, все больше говорят: «Кымыс да Кымыс». Недаром существует у алтайцев загадка про человеческий язык: «Трид­ цать белых коней, а посередке неуловимый конь огненной масти». С тех пор как Кымыс стала впервые в селе кин-эне, пошла из аила в аил слава об искусных руках новой «токторши»... Он шагал под высокими звездами меж домами и знакомыми кону­ сами аилов в глубокой тишине. Изредка глухо стонали горы. Шел он и мучился, что родился таким неудачником. Ничего нико­ гда не боялся, ничего не страшился, всегда готов был встретить врага в открытую, не боялся хохотать и поддевать Кымыс при народе, но один на один с ней терялся, будто был Монкуш не Монкуш, а смешной, з а ­ стенчивый мальчик. Он думал о том, как раньше все было просто. У девчонки согласия на брак и не спрашивали. Поймают, привезут в свой аил — и свадьба, той. Насилие, конечно, но все же жили, привыкали... Пожалуй, Монку- шу это подошло бы... А то еще так: родители новорожденных договари­ ваются поженить детей, когда станут взрослыми. Отец мальчика даст