Сибирские огни, 1974, №9

послышался стук в дверь и в комнате яви­ лось новое, судя по всему, важное лицо. На торжества в Киев прибыли тогда крупные государственные люди, и вошедший был од­ ним из них. В молодости внимание наше бывает ост­ рым и цепким даж е к малозначительным, казалось бы, деталям. Так что вошедший помнится мне до сих пор со всеми подроб­ ностями. Прежде всего бросились в глаза его черные с квадратными носами блестя­ щие ботинки; костюм тоже был строгим, черным, с широкими плечами. Вообще, весь он казался чрезвычайно устойчивым и как бы квадратным. Он был не один. Его сопро­ вождала свита с достаточно хорошей вы­ правкой, хотя и в штатском. Александр Трифонович пошел ему на­ встречу, а мы, чувствуя некоторую напря­ женность и внутренне и внешне подтянув­ шись, незаметно для себя выстроились ше­ ренгой у стены — строем, вдоль которого, сопровождаемый нашим хозяином, и шел, останавливаясь и пожимая руки, высокий гость. Твардовский, представляя нас, назы­ вал фамилии. И опять меня, да и других, наверное, порадовала и ободрила внутрен­ няя стойкость, независимость и даж е как бы обособленность от суетности минуты в нашем хозяине, ни в чем не изменившем себе, ни в осанке, ни в голосе, ни в словах, с которыми он обращался к новому гостю. В Твардовском как бы олицетворилась в эти мгновения сама русская литература, рус­ ская поэзия, с ее традициями стоять рас­ прямившись и говорить нелицеприятными, самостоятельными, а не кому-то угодными словами... Высокий гость отбыл. И мы, рассыпав­ шись из шеренги по комнате, вернулись к рукописи Малышко, снова развернутой для чтения. Тут, кстати, подоспело угоще­ ние, еще более оживившее всю компанию. Поэзия перевода была высокой и вызвала одобрение многих, в том числе и самого ав­ тора. Не только метрика и крепость стиха, но и образы, и детали, хотя и несколько из­ мененные в украинской трактовке, соответ­ ствовали оригиналу и трогали необыкновен­ но. И снова мы возвращались к войне, к ее началу. Слушая тогда строки из «Дома у дороги», мы еще не знали, что в ду­ ше Твардовского роились уже новые, послевоенные образы, зрел замысел и скла­ дывался план другой, с иными пространст­ вами, с иным рефреном, с иными человече­ скими судьбами, поэмы. Но поскольку эти воспоминания мои относятся к событиям фронтовых и примыкавших к ним первых послевоенных лет, я ограничусь в них лишь временем создания и выхода в свет «Дома у дороги», не касаясь поэмы «За далью даль». Кстати, Д аль Владимир Иванович, в Тол­ ковом словаре живого великорусского язы­ ка, приводит пословицу, ставшую рефреном и так углубившую и расширившую течение поэмы Твардовского «Дом у дороги», в не­ сколько иной редакции. У Д аля пословица звучит так: Коси, коса, пока роса, Р оса долой, и ты домой! Лишь особое озарение могло подсказать художнику эту, незначительную, на первый взгляд, замену местоимений. Бытовой, ог­ раниченный крестьянским двором смысл ее раздвинулся необыкновенно. Теперь она вы­ ражала надежды и чаяния огромного коли­ чества людей, не только угнанных в чуж ­ бину или эвакуированных в тыл, но и заня­ тых ратным трудом на тысячеверстных фронтах. Это «мы», поставленное поэтом в строку вместо «ты», явилось широчайшим обобщением человеческих судеб на войне. Теперь художник говорил не от себя — как ни велика и значительна его личность,— но от лица народа. Мне довелось не раз и позже бывать око­ ло Твардовского — в московском Доме ли­ тераторов, в столичной гостинице «Москва» у Расула Гамзатова, поэзию которого он уважал, в квартире Алексея Фатьянова, у которого, живя по соседству, он часто бы­ вал в пятидесятые годы... В последний раз я видел Твардовского в его кабинете, в редакции «Нового мира», на Пушкинской. Он поднялся навстречу д при­ ветил меня радушнее прежнего. Печать ус­ талости лежала на его лице и нечто старче­ ское было уже в морщинках по углам губ. Светлее обычного, как бы выцветшими от много виденного были его и всегда-то не густого, определенного, а как бы рассеянно­ го цвета глаза. Посветлела еще больше и проредилась седина, раньше как-то и не за­ мечаемая вовсе. Речь шла о моей сибирской поэме «Там, за большим перевалом», две главы из кото­ рой — «Босую власть» и «Мотькин пихтач» — он одобрил. В остальных главах остались его пометы. Он спросил меня о моей жизни и делах. Я сказал, в осуждение себе, что много пе­ ревожу. Но он возразил, утверждая, что писатель должен работать в разных жанрах и видах литературного труда — не только в поэзии и прозе, но и в переводе, и в очерке. — Как говорил старик Маршак, хозяй­ ство наше должно быть многопольным... И задумался. Может быть, слово это, отпочковавшееся от емкого, связанного с крестьянскими ра­ ботами и ратным трудом слова «поле», на­ помнило ему о полях сражений минувшей войны, а может — о вспаханных плугом или колосящихся хлебами десятинах его детст­ ва и юности, на Смоленщине, в Загорье, сре­ ди косогоров, березовых перелесков и луго­ вого разнотравья — на земле отцов и де­ дов... Щедрым и высоким, в лугах России, был покос его жизни, его поэзии Коси, коса, пока роса, Р оса долой — и мы домой...