Сибирские огни, 1974, №9
Спасибо за книжечку. Я ее просмотрел — она производит хорошее впечатление. Почему Вы вдруг очутились в Новоси бирске? Что делаете там, что пишете? Привет! А. Твардовский. Тогда ж е в адрес Новосибирского отде ления Союза писателей на мое имя пришла телеграмма Платана Воронько, из комиссии по работе с молодыми писателями, предсе дателем которой в то .время, кстати сказать, был А. Т. Твардовский. В телеграмме гово рилось, что я зачислен в Литературный ин ститут (им. Горького, на Тверском бульва ре), «уда и должен прибыть к началу учеб ного года. Такого «хода конем» не ожидали даже мои сибиряки. Несколько обмякнув и по щедрее, они выделили Mine из казенных фон дов ордер на ботинки и пятьсот рублей те ми, еще дешевыми дореформенными деньга ми, с чем я и отбыл в столицу. В Москве, на улице Воровского, «в Союзе писателей, я сразу же отыскал Платона В о ронько. Больше того, все как-то так удачно и даже превосходно складывалось, что тут же я у.видел и Александра Трифоновича, впервые — .в штатском. Твардовский, как упоминалось уже, кро ме всех прочих дел по Союзу, ведал еще и комиссией по работе с молодыми писателя ми. В основном это было поколение пришед ших с войны. Так что под штатской одеж дой у всех у нас колотились еще солдатские сердца. Всего два года отделяло нас от по бедного салюта. Война оставалась главной темой наших писаний. Мы еще не до конца простились с павшими товарищами, не впол не осмыслили минувшие события. И было даже как-то неловко, что автор «Дома у до роги», «Я убит подо Ржевом», «В тот день, когда окончилась война...» и других, еще не написанных, еще ожидавшихся нами сти хов,— что Твардовский столько времени, урывая у себя, тратит на нас, молодых. Но, видимо, он считал это нужным. Вот и на этот раз предстояло обсуждение рукописи, присланной начинающим автором. Й поскольку я в глазах комиссии наглядно олицетворял эту самую «.молодую поросль», да к тому же явился, как нарочно, к само му началу обсуждения, меня пригласили принять в нем участие. Из моих записок может показаться, что Александр Трифонович был эдаким опеку ном молодых да начинающих, только и де лал. что хвалил, вызывал в Москву, реко мендовал журналам и издательствам. От нюдь нет. Суровее пастыря в деле поэзии я не знал. Более жесткого редакторского ка рандаша, пожалуй, и не было. И недаром требовательность его многими считалась чрезмерной. Довелось эту жесткость почув ствовать и мне, и, может быть, больше, чем другим, потому что мои рукописи попада лись ему под руку чаще, чем .рукописи дру гих, слишком боявшихся его суждений и .не желавших рисковать своей репутацией, прочно установившейся в иных местах, у иных редакторов. Говорилось и о его прист растиях, которые, конечно же, были. Но суждения Твардовского-редактора (в ко нечном счете) диктовались .не личными при страстиями, а подлинно высокой заботой о судьбах поэзии, о ее чистоте, незахламлен- ности. Для него в стихах не существовало мелочей. Существенным было буквально каждое слово. Один очень даровитый и сейчас широко известный поэт как-то походя жаловался, что Твардовский «придрался» к слову и «зарубил» его большую поэму, выдвинутую на соискание .некоей и притом довольно со лидной премии. «Вот уцепился за «рукоятку» топора,— говорил он.— Дескать, не по-рус ски это. Нет «рукоятки», а есть топорище. И этим самым «топорищем» убил меня». Я посочувствовал поэту и несколько уте шил его, сказав, что топорище в руке Твар довского скорее напоминает шпагу при по священии в рыцари стиха и что это не бес честье, а скорее честь, о которой посвящен ный еще вспомнит и расскажет когда-ни будь в мемуарах, разумеется, ,в несколько ином тоне. Подобные «мелочи» встречались и в руко писи, .на обсуждение которой и неожиданно для себя попал я в день приезда в Москву из Сибири. Кроме Твардовского и Платона Воронько. были еще и критики, фамилии которых за минувшие с тех пор годы как-то распыли лись в памяти и выветрились. Отчетливо помню, однако, что начинающему деревен скому поэту досталось от них на орехи. По эт, писавший на сельскую тему, нарочито коверкал сло,ва. подгоняя их, как ему каза лось, «под народный говор». Были в его стихах и «березонька белоствольная», и «де- воня-чернавка», и, очевидно казавшиеся ав тору очень свежими и емкими, такие наход ки, как «заплачки», «новоледье»; лисица v него смотрела «.в с угробн-ую щёлку», а сам он любил «по веселой пройтиться земле», вдыхая «родимый за.пах торфа и навоза». Очень злоупотреблял поэт и окончаниями на «во», рифмуя, к примеру, слова «покудово» и «худо,во». В лице Твардовского, когда он поднял глаза от рукописи, промелькнуло, как мне показалось, нечто озорное. Заключая об суждение и как бы сразу снимая сугубую серьезность и удручавшую самих критиков суровость суждений о деревенском, подавав шем надежды поэте, Твардовский выразил свое отношение к псевдонародности в двух, вызвавших общий смех, словах: — Худово покудово! Его строгость к себе и другим проистека ла, как мне кажется, из чувства ответст венности — неизбывной и вечной — перед мертвыми, павшими на войне. Все написан ное он как бы отдавал на их суд, строже и безапелляционнее которого не было и не могло быть. Высшая эта инстанция не по терпела бы ни формальных ухищрений, скры вающих пустоту души, ни словесной экви либристики, обличающей скудость мысли, ни ложного пафоса или неискренности, ни даже полуправды. Незримые судьи эти тре
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2