Сибирские огни, 1974, №9
Ходит ветер над синими ульями, Да белье на веревке полощется. Листья падают, словно под пулями. За оградой, в калиновой рощице... Листья действительно падали. Стояла осень Сорок Четвертого. Твардовский на от крытом виллисе, потрепанном, как все вилли сы на фронте, завернул «а этот хуторок, воз вращаясь с передовой, из окопов Штурмо вой комсомольской бригады, занимавшей позиции впереди наших артиллеристов. Уже вечерело, и Аркадий Сахния, сопровождав ший Твардовского в этой поездке, видимо, уговорил его заехать — передохнуть и пере кусить. Не знаю, о чем шел у них разговор, но Сахнин, желая показать, что и наша мно готиражка не лыком шита, мог упомянуть и о том, что, кроме всего прочего, у него в газете есть свой поэт. Меня позвали, и я про чел свои стихи того времени. Не помню, что бы это вызвало особый восторг нашего го стя. Некие одобрительные слова, сказанные тогда, скорее шли от того общего хорошего настроения, которое сопутствует — как я за метил по себе — людям, вернувшимся с пе реднего края, вышедшим из-под огня. Это чувство полноты жизни, несмотря на уста лость, и оживляло беседу за столом. При до вольно ярком свете коптилок из латунных орудийных гильз, которых нам, артиллери стам, было не занимать, неожиданно запом нились распахнутые и блестящие, должно быть много повидавшие за этот день, глаза Твардовского. Это потом они, через много- много лет, станут белесоватыми, как бы вы цветшими от всего увиденного, словно ушед шими в себя, отчужденными, и в этом отчуж дении не всегда замечавшими собеседника, глядящими куда-то в неведомую тебе даль. Но в то время, о котором идет речь, глаза Твардовского глядели вокруг с живым инте ресом, будто вбирая все окружающее, буд то откладывая мгновенные оттиски увиден ного в кладовых памяти про запас. Отложился, должно быть, в памяти наше го гостя и этот хуторок, и стол с двумя ла тунными светильниками, и сержант, маль чишка по возрасту, в изрядно потасканной солдатской гимнастерке, туго перехваченной, для бравости, офицерским ремнем, читав ший свои довольно-таки неуклюжие стихи. Так, видимо, было, потому что, спустя ка кое-то время после этой встречи, уже в Ки- бартае, на границе с Восточной Пруссией, зимой, наша полевая почта доставила мне открытку следующего содержания: Тов. Гордиенко! Вы включены в список участников фронтового совещания поэтов и писателей, о чем еще получите специаль ное извещение. Привозите новые стихи. По толкуем обо всем здесь. Привет. А. Твардовский. Хранящаяся у меня до сих пор, как па мять об Александре Трифоновиче, открытка эта замечательна еще и тем, что на обороте ее изображен художником В. Горяевым не кто иной, как Василий Теркин, развернув ший от плеча до плеча гармонь. А через ме хи гармони — печатные строки: Праздник близок, мать Россия, Обрати на Запад взгляд: Далеко ушел Василий, В ася Теркин — твой солдат. И подпись — А. Т в а р д о в с к и й . Написанные по следам событий, строки эти касались каждого из нас. Ведь это мы — солдаты Белорусских фронтов, разгромив группу немецких армий «Центр», в ходе лет него наступления, через Белоруссию и Лит ву, вышли к границам Восточной Пруссии и," форсировав пограничную речку Шешупу, первыми ступили на землю врага. Далеко ушли мы! И воистину близок был наш праздник... Уже наглядно, зримо ощущалась близость нашего торжества, нашей победы. Как нега тивная сторона событий — по ту сторону ре ки, за литовскими домиками Кибартая, под нимались обугленные, задымленные остовы домов прусского города Эйдкунена. Остро верхие, припорошенные снегом кровли и шпили этого города, на фоне ночного неба, своей призрачностью и .вправду напоминали негатив. Холодом и каменной пустыней веяло на тебя среди этих руин; жутко чернели прова лы окон. Перекошенные и сорванные со сво их мест над витринами, раскачивались под ветром начертанные готическим шрифтом вывески колбасников и мерцали беско нечной россыпью на узких мостовых осколки стекла и хрустели под кирзовым твоим сапогом, как растоптанные елочные украшения несостоявшегося рождества. В переулках и дворах, между свежих су гробов, еще не сплошь, не до конца засы панные снегом, вразброс лежали трупы гит леровцев. И грозен и широк был этот прокос войны. Только теперь уже косила наша коса... А по бревенчатому мосту, наведенному са перами прошлой ночью, шли и шли колонны машин со снарядами к переднему краю. Накапливался боезапас для нового зимнего наступления. По тому же мосту, миновав мертвый го род, через Кибартай и дальше в глубь Лит вы, к тыловым складам, возвращались они порожняком, так что не составляло труда с такой попутной машиной добраться хоть до Каунаса. Именно туда, в Каунас, и предписывал явиться мне в самый канун Нового года упомянутый в открытке Твардовского офи циальный вызов на совещание поэтов и пи сателей 3-го Белорусского фронта. И вот обмундированный с миру по нитке — кто дал новую гимнастерку, кто — сапоги новые, кто — свежие погоны, налегке, затя нутый в не положенную мне по чину порту пею, с попутной машиной доехал я до горо да на Немане, по нашим фронтовым поняти ям жившего уже почти мирной жизнью. Совещание писателей 3-го Белорусского фронта собрано было газетой «Красноармей ская правда», на страницах которой каждый .из нас, участников, успел до этого опубли ковать стихи, рассказ или очерк. Совещание проходило в большом пустова том зале с обшарпанными стенами и наспех
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2