Сибирские огни, 1974, №9
ВОСПОМИНАНИИ Юрий Гордиенко КОСИ, КОСА, ПОКА РОСА... Страшная в замахе своем, ходила с шеле стом летящего над тобой снаряда коса Вой ны и обивала кровавую росу на широком прокосе. Широк был ее прокос — от порос ших ягелем валунов полуострова Рыбачье го, по заливному разнотравью Смоленщи ны и Витебщины, через ковыльную украин скую степь до альпийских лугов кавказско го высокогорья. От моря до моря. И падали, как подкошенные, люди-былин ки, попавшие вольно или невольно в полосу этого прокоса — и старый солдат, и маль чишка-подпасок, и генерал в полевой гимна стерке, без армии, без петлиц и звезд, выхо дивший с горсткой бойцов из окружения, и свежеиспеченный военный журналист, вче рашний писатель, едва успевший добраться до переднего края... Страшен был этот прокос еще и тем, что по ту сторону его, отступая, оставлял солдат в доме у дороги родных и близких, жену и сестер, детей и стариков своих. И что с ними там — живы ли, под своим ли кровом, или на чужбину угнаны, — неизвестно, да и не будет известно, пока не вернется боец, про гнав захватчиков, откуда-нибудь из-под Берлина, из-под Вены или Братиславы. Да и тогда, на послевоенном пепелище своем, не встретит, быть может, тех, о ком думал все эти годы. Но так глубока и необратима его вера в жизнь, в торжество жизни, в воз вращение близких, что, отложив костыль, еще прихрамывая, возьмется он за плотни чий топор и на выжженной земле — тюк да тюк — возведет под крышу пахнущий сосно вой смолой сруб своего дома, разрушенного войной, и будет ждать, верный не совсем понятному ,и необъяснимому даж е древнему поверью, будто срубленный для кого-то дом ускорит возвращение тех, для кого он по ставлен: Коси, коса, пока роса. Р оса долой — и мы домой. Чувство это — ожидание чего-то лучшего, без чего и жлть не стояло — не покидало и читателя, прекрасное в своей как бы неза вершенности, оставлявшей простор домыс лить дальнейшие судьбы разметанных вой ною людей по своему разумению. Не знаю, почему, среди других вещей Александра Твардовского, вышедших из-под его пера, поэма «Дом у дороги» особенно близка и дорога. Может быть, потому, что ни в какой другой поэме не сказалась так пронзительно любовь поэта к жизни во всех ее проявлениях, причастность его всему жи вому — от гудящего в росной траве отяже левшего шмеля до идущих в позорных сбор ных ротах наших пленных солдат, до рож денного в неволе мальчика— сына кре стьянки, оказавшегося под стражей уже со дня своего рождения. Может быть, близка эта поэма и потому, что место действия ее знакомо тебе, и ты ви дел эти образцовые поместья и бараки, то же образцовые,— для батраков, русских, уг нанных сюда на трудовую повинность из России, потому что сам шагал по Кениг сбергскому шоссе, уже в наступлении, пре следуя врага огнем и колесами. А может, и потому, что в годы войны, в доме у дороги, где-то на подступах к В о сточной Пруссии, в Литве, ты встретился однажды воочию с автором этого удиви тельного повествования. Да, так оно и было! Впервые Александра Трифоновича Твар довского, тогда подполковника, я увидел на литовском хуторе, близ местечка Гришка- Буда. Местечко это запомнилось мне своей тишиной и как бы отдаленностью от войны, гремевшей где-то за околицей. Впервые ш>с- ле двухлетней службы орудийным номером и артиллерийским разведчиком, после сума сшедших рейсов за снарядами на «интерах» и «студебеккерах» по заданию артснабже- няя дивизии, я очутился на тихом хуторе, в расположении редакция дивизионной газеты «Во имя Родины», куда, как бывшего жур налиста, да к то.му же пописывавшего сти хи, перетянул меня Аркадий Сахнин, редак тор. Было удивительно, что ты можешь распо лагать своим временем, что можешь не урывками, как прежде, не контрабандой, а по должности писать стихи. Именно об этом местечке сложились у меня тогда такие строки:
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2