Сибирские огни, 1974, №8

затронул некую туго натянутую струну, которая обычно отзывается на частые и трудные мысли о своем человеческом призвании: чем жив че­ ловек, откуда идет поэт, в чем его жизненные опоры? Об одной из них я уже говорил здесь немало и готов еще говорить до бесконечности — это национальная культура, народное творчество, прекрасный якутский фольклор. У нас есть поэты, чем-то напоминающие по манере Маяковского, есть свои барды кибернетического века, но лю­ бой из них, если приглядеться внимательно, все равно вышел из фольк­ лора. Хоть отдаленно, бесконечно опосредствованно, но тем не менее обязательно стих перекликнется с героическим олонхо, как перекликает­ ся эхо с вершинами гор. А наши народные поэмы и в самом деле велича­ вы, монументальны, словно гранитные утесы Верховья, или Столбы на Лене, или громада Чочур-Мурана. Каждая из поэм содержит по несколь­ ку десятков тысяч (!) стихотворных строк. Есть варианты олонхо «Нюргун Боотур Стремительный» или «Мюльдбю Сильный», которые насчитывают по 30, 40 тысяч стихов, такие это поэмы! Смею уверить, что никто из тех, кто поднимался на эти вершины на­ родного гения, не оставался равнодушным к певучему слову, к глубине мысли и пронзительности чувства, таящихся в олонхо. Бестужев-Мар- линский, Короленко, Пекарский, Серошевский, Окладников, слышавшие олонхо в исполнении якутских олонхосутов, выражали восхищение мо­ нументальностью образов и душевной силой, ставили эти шедевры на­ родного творчества в один ряд со знаменитыми образцами мирового эпоса. (И как обидно думать, что мы до сих пор не смогли познакомить русского читателя со сколь-нибудь полноценным художественным пере­ водом лучших поэм-олонхо; разве что вот только теперь появится, нако­ нец, одна из поэм, «Нюргун Боотур Стремительный»,— это вариант в записи и обработке Платона Ойунского, он переведен на русский язык старейшим поэтом В. В. Державиным). Мысль о богатстве этого наследия — всегда для современного поэ­ та счастливая и вместе с тем тревожащая мысль. Вот я стою перед ве­ личием и гениальностью древнего олонхо и с отчаянием думаю о том скромном и малом, что сделано мною за сорок творческих лет. Хоть в общем я человек довольно работящий... Думаешь: ты — потомок, ты — н а с л е д н и к , но есть ли у тебя настоящее право взять на свои плечи такую ответственность и честь, такую ношу? Наследство ведь надо еже­ часно оправдывать... Однако я оживаю духом, когда представляю не просто самого себя, а всех нас, поэтов советской Якутии,— мы всегда в м е с т е держали ее на руках, снова и снова отправляя ввысь, эту песню мудрого олонхо: Элляй и Кюнэ, Урастыров и Абагинский, Бюрэ и Чагалган, Туласынов и Арбита, Попов и Тобуроков, Хабырыыс и Гоголев, Ефимов и Тимо­ феев... Другая опора в творчестве и жизни — труд и труд, без пощады. Это вовсе не похвала самому себе, это скорее констатация национально­ го своеобразия якутского характера. Труд в народе всегда почитали как некое божество, как исцеление от любых бед. Что же касается творче­ ских дел, то у северян есть поговорка, которую свободно можно прило­ жить к нашему писательскому делу: «Кто трудится — у того есть и песня». Лет десять назад я побывал в одной старой-престарой лачужке, вросшей в землю на берегу Алазеи, в колымской тундре. Мало того, что сам край этот дальний и глухой, лачужка и от ближнего поселения от­ стояла на несколько километров. И жил там одиноко старик — Савва