Сибирские огни, 1974, №8

сем°иньшНН^Ю \*ПЫЛЬЦУ* с ДУши. все оказалось в действительности сов- Первый сборник стихов «Моя Родина», появившийся в 1949 году, рождался в муках, много раз его «собирали» и снова разбирали: редак­ торов пугала «излишняя» лиричность большинства стихов. В те времена среди критиков были и такие, для которых не было более бранного сло­ ва, как «лирика». Доставалось мне за «ахматовщину», за «уход в себя», и даже однажды я услышал о себе как о богопоклоннике, когда опубли­ ковал стихотворение, в котором говорилось о душевной глухоте того, кто выоросил старинную икону, в которой «печать высокого таланта, порыв ума и сердца...» Словом, всяко было. Однако сборник «Моя Родина» получил добрый отклик — и у чита­ телей, и у критиков. В газете «Эдэр бассабык» появилась рецензия «Си­ ла скромого слова» окрыляющая для меня. Она принадлежала перу народного поэта Якутии Кюннюка Урастырова. ^Старейший и уважаемый у нас писатель сделал много для творче­ ской молодежи, не один якутский литератор обязан ему добрым словом поддержки, советом, который, случается, оказывается ценным до конца дней. Я один из них. И сегодня с благодарностью вспоминаю ту, наверно, всеми другими забытую рецензию, которая так своевременно поддержа­ ла огонек, вдохнула уверенность. Как это важно сделать вовремя! Кюн- нюк Урастыров сказал тогда, что поэзия для Семена Данилова родная стихия, вот как! Вообще-то обиды помнятся крепче, но если быть справедливым к прошлому, в с ё помнить, то оказывается, что защищали, поддерживали, ободряли тебя старшие товарищи куда чаще, чем ругали и обижали Многим я обязан и Чагылгану, и Туласынову, и Таллану Бюрэ. Когда вокруг моей книжки «Мирный город» столкнулись разные мнения, на помощь ей пришел Амма Аччагыйа, сказавший: «В этой книжке поэт ра­ стет», мнение маститого писателя, можно сказать, поставило меня на ноги. Особенно такая дружеская поддержка была дорога для меня в дни «Башаринского дела». Однако, чтобы рассказать о нем, следует немнож­ ко продвинуть вперед свой нехитрый жизненный сюжет. С 1946 по 1953 год я преподавал историю русской литературы в на­ шем Якутском пединституте. Это было время самозабвенной работы — день мешался с ночью. Не было нужных книг, иные страницы литератур­ ной истории приходилось, что называется, писать в пути. Трудности по­ рой рождают отчаянную смелость,— я храбро бросился на штурм этих белых пятен, вгрызался в теорию, в художественный анализ,— хотелось сделать все возможное, чтобы донести до своих юных слушателей все эстетические возможности родной якутской культуры, раскрыть ее золо­ той запас. Я трудился, словно окунувшись в океан родного языка, уже на научной основе занялся текстами древних олонхо, сказками и песнями, стал досконально изучать произведения основоположни­ ков якутской литературы, первых наших классиков. Вся эта научная работа, надо думать, много дала мне как поэту, добром отозвалась в стихах через годы. Но имело это увлечение и дало некий другой результат — вспыхну­ ли жестокие споры вокруг «дела Башарина». Сейчас, когда страсти поостыли, видишь спокойным взглядом весь драматизм и жизненную логику этого «дела». Написал Г. Башарин _ один из серьезнейших наших ученых — книгу «Три якутских реалиста- просветителя»: о значении творческого наследия Кулаковского, Неустро- ева и Софронова. Одним эта работа показалась вредной— «поднимают­ ся на щит буржуазные писатели!», другие горячо им возражали: нельзя в*