Сибирские огни, 1974, №8

нагар, погрузил нехитрый скарб и мы отправились на юг, в Алдан... Тремя-четырьмя избушками-рубленками — я их хорошо помню,— вкрапленными в густой ельник, начинался в те годы Незаметный, став­ ший позже городом, Алданом. В фартовом этом краю обреталось тогда предостаточно всякого отребья — воров, картежников, а то и просто разбойников в чистом ви­ де — вроде страшного Васьки-Нюйского или Кузьмина из Олекмы. Они держали всю округу в вечном страхе, убивали и грабили в открытую, и, казалось, не было на них ни суда, ни закона. Даже мне, шестилетнему мальчонке, воочию пришлось испытать ка себе прелести уходящей разгульной жизни на приисках. Однажды в пьяной драке картежников меня прижали к железной печурке, малино­ вой от жара. В другой раз хулиганы столкнули в трехметровый выра­ ботанный шурф, а было это как раз в лютые рождественские морозы. Замерзнуть бы мне неминуче, если бы после пятичасовых поисков на шурф не наткнулся отец. Но как ни сильно было это отребье, а и против него находилась сила, люди вроде Сережи-бригадира. Родители мои работали в старательской артели «Харьялахцы» — отец рыл землю, мать поварила и обшивала всю артельную братию. Старшим над харьялахцами и был Сережа-бригадир — красивый, вы­ сокий якут. Настоящий человек новой, Советской власти! Он словно представительствовал от ее имени — своим умом, безупречной честно­ стью, своей непримиримостью к какой бы то ни было бесчестности. У вора, пытающегося украсть, утаить самородок, он надолго отбивал охо­ ту обманывать людей, у мордоворота — обижать слабых. Неудивитель­ но, что таких, как Сережа-бригадир, на Алдане боялись и сторонились даже самые отпетые. Был в бригаде еще один человек, дорогой для меня,— старый ки­ таец, которого звали Могжой-китай. Как раз он-то для якутов, впервые появившихся на прииске, и был нечто вроде инструктора — учил их навыкам бутарения, промывки золота. Днем он трудился на карьере, не зная устали, вечером принимался за бумаги кроме всего, Могжой- китай выполнял в бригаде счетоводческие обязанности. По ночам при свете жирника, примостившись на корточках, он подолгу просиживал над какими-то своими иероглифами, колдовал всеми пальцами, ведя >чет по китайскому двустороннему счету. Меня Могжой-китай очень любил, на своем ломаном русском язы­ ке называл: «Моя баранчак». Как истый китаец, он умел вкусно гото­ вить, хорошо шить — все мастерил для меня какие-то наряды на свой национальный лад. Вообще, его в бригаде все любили, и когда вместе с другими китайскими подданными он покинул Алдан, расставание по­ лучилось очень печальное, а я так просто ревел в три ручья. У Могжой- китая и у самого были слезы на глазах, он целовал меня и подарил са­ мое ценное, что у него было,— большие серебряные часы на цепочке... В нынешние времена мне нередко приходится по тем или иным де­ лам бывать в Алдане — большом современном, красивом и многолюд­ ном городе. С непередаваемым чувством грусти и гордости прохожу я по асфаль­ ту его улиц, густо обсаженных тополями. Иная юность шумит здесь, иное детство бежит вприпрыжку, раз­ махивая школьными портфелями. А я, знавший их родной город е са­ мом его истоке будто и сегодня сквозь дымку годов вижу на этой зем­ ле чем-то поразившие мое детское воображение далекие теперь образы: Сережа-бригадир, цепкими пальцами схвативший за ворот какого-то ворюгу, Могжой-китай, выписывающий иероглифы, до глаз заросшие бородатые старатели с кайлом и ситом в руках...