Сибирские огни, 1974, №8

кончил школу, институт. Но однажды, приехав в гости домой, я решил починить ограду и сунулся в этот сундучок за молотком и гвоздями, и окошечко опять заинтересовало меня. Для чего все-таки это окошечко выпилено? — спросил я у отца. — Меня с самого детства мучает этот вопрос. - А это Николай (мой старший брат), когда в школе учился, з а ­ нимался фотографией. Он окошечко выпилил, фотоаппарат делал. И да­ же фотографировал им. Итак, в ящичке, где у отца хранились инструменты, в свое время жила Фотографическая птица. Та ли самая, которую видел Вася, или другая... Птица! Птица!.. Это она домчала до меня то солнечное летнее утро, то ласковое, влажное, парное тепло. Вот я, крохотный мальчик, сижу в деревянной тележке — автомо­ бильчике (ее сколотил старший брат). А на ступеньке крыльца, только что вымытого и выскобленного — я чувствую прохладную, духовитую влажность крылечных плах,— мама. Она еще молода. Она в длинной юбке, сшитой из какой-то грубой ткани. Она вымыла крыльцо и при­ села отдохнуть. Я так отчетливо вижу ее босые ноги на приступках крыльца! А под крыльцом копошатся белые, меченные фиолетовым, куры, там лежат осколки разбитой фарфоровой чашки, там валяется веник-голик, которым зимой обметают валенки. Двор широк, обнесен оградой. Светятся в огороде подсолнухи, тык­ ва цепляется длинными усиками за палки ограды. Мерцающие, колышущиеся пятна золотого света делают размытыми очертания загорелых маминых рук, ее лица и глаз, словно все это сот­ кано из голубого воздуха — настолько плавно переходит в него. Густо пахнет ромашкой... Вася разговаривал с Фотографической птицей и внимательно рас­ сматривал ее. «Как жаль, — думал он, — что мама и папа не могут видеть это­ го». При воспоминании о матери и отце, которые, наверное, потеряли его, Васе сделалось грустно. «Мама и папа, наверное, сбились с ног, разыскивая меня,— подумал Вася,— Наверное, они звонят уже в милицию: «Потерялся мальчик две­ надцати лет и девяти месяцев. В клетчатой рубашке и синих джинсах. Курносый и веснушчатый»... В давние-давние времена все мои ощущения были ярко окрашены. Собственно, эта окраска, невыразимая, непередаваемая, и составляла их суть. Иногда вдруг и сейчас нахлынет что-то недолгое и неуловимое. Но где, когда уже испытывал это? Возникает лишь, как ветерок, ощущение чего-то красивого — дома, вечера, летней дороги, реки, телеграфных столбов — невозможно определить. Знаешь только, что однажды это бы­ ло уже. И ни одной детали, за которую мог бы уцепиться, память не вы­ светит. Только раз, когда возвращались из загородной прогулки, и шли сосновым лесом, и полыхала заря, я уловил, что эта сладкая щемь в сердце летний вечер в Ояше, когда от реки поднимаешься на Колхоз- ную улицу, где плетни, заросшие лопухами и крапивой, где земля крас­ ная от перегноя, и страшно устзл, и дымки летних печек, сложенных из двух-трех кирпичей, плывут, стелются по-над землей, и тзк уютно, тзк хорошо! Ты знаешь, что есть дом, где мать и отец, хорошо оттого, что