Сибирские огни, 1974, №8

опасаюсь, что и на этот раз не так-то просто будет выбраться из ком- НЙТЫ... Вася оказался совершенно прав — ни окон, ни дверей не стало, они исчезли вместе с Дедом-Пихто. Не зная, как быть, Вася подошел к зеркалу, где только что произошли бурные и драматические события, оеркало по-прежнему было со странностями. Вася никак не мог найти в нем свое отражение. Зато ему удалось обнаружить там треногу, на которой был укреплен желтый деревянный ящик, по всей вероятности фотографический аппарат. В действительности же, и Вася это видел четко, в комнате никакой треноги с ящиком не было. Вася не стал искать научное объяснение наблюдаемому явлению. Была не была,— сказал он и шагнул в зеркало, но споткнулся о треногу, стоявшую там, и упал... Жил в нашем поселке около железной дороги, у самого переезда дед Дураков. Никто не знал дедова имени-отчества. Все называли его «дед Дураков». «У деда Дуракова спроси», «дед Дураков знает», «дед Дураков уже огурцы посадил»,— так говорили у нас. Даже бабка, с которой дед прожил весь свой век, и та, наверное, давным-давно забы­ ла, как его звать-величать по-настоящему, и говорила, как все: «дед Ду ­ раков». Дед не усматривал в своей фамилии ничего обидного. А сын его, женившись, сменил фамилию, на жену записался. Дед его за это чуть из дому не выгнал. Но это — так, к слову. У деда был во дворе колодец. Вода в колодце была как слеза — чистая да светлая. А вкусная до чего! До сих пор помню: выбегу утром в сенцы, сниму кружок с деревянной кадушки, зачерпну ковшичек и пью — не напьюсь. Будто на смородиновом или на земляничном листу настоена. Кроме нас, дед никому не давал воду из колодца. А нас он любил и жаловал, потому что во время войны мы делились с ним, чем могли. Пришел я как-то к колодцу за водой. Поставил ведра на дере­ вянную приступочку, только за ручку ворота взялся, вдруг вижу: дед сидит на крылечке и пальцем манит меня к себе. Подошел я к нему. Садись, говорит. Я сел. Я знал, что любит дед Дураков задавать раз­ ные каверзные вопросы, и поэтому немного побаивался его. — Вот ты,— сказал дед,— ходишь в школу. Всякие-разные пред­ меты изучаешь там. Ты вот скажи мне, сможет ли когда-нибудь чело­ век научить птицу своему языку. Ну, к примеру, эту ворону.— Он пока­ зал на черную птицу, что сидела на изгороди и с нескрываемым любо­ пытством поглядывала на нас.— Ведь это же так интересно узнать, о чем она сейчас, в этот момент, думает. Ишь, смотрит и о чем-то думает. Думает ведь, божья тварь! Я не помню, что я ответил старику. Да мое мнение, думаю, и не ин­ тересовало его. Просто подвернулся я ему под руку, он и заговорил со мной. Вскоре дед Дураков умер. После него остались кое-какие бумаги. Я попросил мать, и она принесла несколько тетрадок в зеленую линей­ ку. Это оказались записи наблюдений за погодой. Про птицу там ни­ чего не было. На протяжении многих лет потом волновал меня дедов вопрос. Это не могло быть обычное праздное любопытство этакого малограмотного деревенского дедка. Не таков был дед Дураков — полный георгиев­ ский кавалер, прошедший ту германскую и японскую, чтоб забивать го­ лову чепухой. В шкафу у него стояли сочинения Толстого, Достоевско­ го и Некрасова. И если именно этот вопрос волновал его перед смер­ тью, то, значит, был в нем глубокий смысл.