Сибирские огни, 1974, №8

неистовое желанье остановить происхо­ дящую на глазах позорную экзекуцию и _ не можешь. Словно это все над тобой совершается или на твоих глазах. От мятушегося Максима Ярикова к на­ чальственно-самодовольному «крепкому мужику», от ласкового Сергея Духанина к жестокому хаму Глебу Капустину, от сти­ хийного Опирьки Расторгуева к «ушиблен­ ному общими вопросами» Н. Н. Князеву, от расчетливого молодого Ваганова к открыто­ му Сереге-беспалому — таковы вариации шукшинских «чудиков». Вместе взятые, о,ни перестают выглядеть казусами. Они заставляют задумываться. Задумы ­ ваться над целым комплексом социальных, нравственных, психологических проблем, вы­ ступивших в наши дни в связи с поступа­ тельным процессом развития личности. Тут и мысли о силе инерции в сознании людей, о неумении видеть новое в жизни и обога­ щаться новым. Тут и раздумья о существу­ ющем зачастую несоответствии уровня и ха­ рактера труда творческим возможностям и запросам современного работника. Тут и вопросы совершенствования общественного механизма с тем, чтоб инициатива, высокое чувство гражданской ответственности «про­ стого человека» находили живое, конструк­ тивное приложение. И, конечно же, без вни­ мания к человеческому «я», без уваж ения к достоинству рядового работника, без учета несравненного роста его возможностей в наши дни — ни на один из этих вопросов не ответить. Всей системой своих новых произведений Шукшин создает такой художественный мир, в котором начинает энергично биться соци­ ологическая мысль читателя. Читая новые рассказы Шукшина и воз­ вращаясь от них к старым его сборникам, начинаешь замечать отчетливее, чем преж ­ де, как писатель открывает органические источники высоких духовных потребностей человека из народа. Вспоминается старый шорник Антип с его бессловесной любовью к балалайке, с вечной потребностью к красоте, которую не могла подавить никакая хозяйственная нужда («Один»), Вспоминается председатель кол­ хоза Матвей Рязанцев, проживший достой­ ную трудовую жизнь и все же сожалеющий о каких-то непрочувствованных радостях и горестях («Думы»), Сейчас к ним присоеди­ нилась ста.руха Кандаурова, героиня расска­ за «Письмо». Этот рассказ занял особое место в новых циклах Шукшина. В нем словно сконцент­ рированы и прояснены мысли писателя о связи сегодняшних возвышенных порывов «простого человека» с выстраданной мудро­ стью народного опыта. «Письмо» — это поучение, поучение в его древнем, возвы­ шенном смысле. Письмо старухи Кандау.ро- вой дочери своей и зятю — это итог боль­ шой крестьянской жизни, это урок народной мудрости. Чему же учит старуха Кандаурова, ло­ манная тяжким трудом, неустанными забо­ тами о хлебе насущном, горестями и беда­ ми, которых немало досталось на веку рус­ ской крестьянке? А вот чему: «Ну, работа работой, а че­ ловек ж е не каменный. Д а еслив его при­ ласкать, он в три р аза больше сделает. Лю ­ бая животина любит ласку, а человек — тем более...» И чисто по-шукшински она до­ бавляет, адресуясь к угрюмому, неласково­ му зятю: «А ты все газетами своими шур­ шишь, .все думаешь... Чего ты выдумаешь? Ничего ты не выдумаешь, лучше бы на гар­ мошке научился играть!» И трижды повто­ ряется одна мечта, одно желание: «Ты ж и­ ви да радуйся, да других радуй....», «Он мне дочь родная, у меня душ а болит, мне тоже охота, чтоб она порадовалась на этом свете». И опять — «Я хоть порадываюсь на вас». Так вот чему поучает старуха К андауро­ ва своих наследников. Она учит их уменью чувствовать красоту жизни, радоваться и радовать других, она учит их душевной чут­ кости и ласке. Вот те высшие ценности ж из­ ни, к которым она пришла через тяжелый опыт. Однако все это не имеет ничего общего с неким «неписаным» нравственным кодек­ сом, веками освященным «чином», «вековы­ ми- исконными жизненными традициями», «первоэлементами» деревенской патриар­ хальности», в коих критик Л . Емельянов увидел «доминанту» шукшинского творче­ ства (Л . Емельянов. Единица измерения. Заметки о прозе Василия Шукшина.— «Наш современник», 1973, № 10). Д а, некоторые прежние рассказы и поле­ мические выступления Шукшина давали по­ вод для подобных предположений. Но и раньше у него сельский мир представал д а ­ леко не мирным (хотя бы «Заревой дождь» вспомним). И никакие «вековые исконные жизненные традиции» не могли примирить крестьян, противоположных друг другу сво­ им отношением к труду (не случайно имен­ но рассказ «Письмо» начинается ссорой двух старух, припоминающих то, что разде­ ляло их семьи в прошлом). С татья эта по-своему симптоматична. Сегодня уж е никого не подкупит «благост­ ное умиление перед «естественным челове­ ком», и потому автор статьи сначала декла­ рирует необходимость подняться над «идеализацией старины», «одноклеточной» грустью по уходящему в небытие «золото­ му веку». Но, опасаясь, «чтобы критика «де­ ревенской моды» не превратилась тож е в своего рода моду», Л . Емельянов стремит­ ся уберечь от оной главное завоевание «де­ ревенской литературы». По мнению критика, таковым является идея сохранения «веко­ вых, исконных жизненных традиций», якобы неизменно присущих деревне. Сами эти тра­ диции критик видит в следующем: «естест­ венность, простота, какая-то удивительная трогательность отношений», «простодушная, и опять-та.ки совершенно по-особому трога­ тельная открытость радостям бытия», и, на­ конец, особое — «холодно и просто» (цити­ руется Тургенев) — отношение к смерти. К ак ни трогательны эти начала, вряд ли они исчерпывают существо норм, вырабо-