Сибирские огни, 1974, №8

Таков Максим Яриков, герой рассказа «Верую!». Это знакомый нам по прежним рассказам Шукшина органичный, сильный характер. Разве что заматерел — сорок лет уже. (Вообще, сорок лет — возраст боль­ шинства новых героев Шукшина. Возраст зрелости, «пик жизни»), Максим немало на­ работался. Вроде есть право и на какие-то нравственные итоги, и на какое-то удовлет­ ворение. Но парадокс в том-то и состоит, что М ак­ сим удовлетворения не испытывает. Больше того, его грызет «особенная тоска. К акая- то нутряная, едкая». С чего бы это ему, Максиму, тосковать? Здравый смысл услужливо предполагает: может, бедствует семейство Яриковых, не сводит концы с концами? Нет, на сей счет у Максима ж алоб нет. Достаток чувствует­ ся. Может, работа замучила? Тоже нет, ско­ рее — наоборот, даж е досуг имеется. Неку­ да себя девать в свободное время, клубов, телевизоров нет? Не похоже. Вот ведь со­ седи Яриковых «отдыхают культурно... В кино ходют» (из попреков Максимовой ж е­ ны). Так в чем же дело? Душа у Максима болит. И болит она от­ того, что «не понимает, для чего я ее та­ скаю». Но опять-таки здравый смысл не хочет соглашаться с таким покаянием Максима. Был бы он тунеядец или кулак какой, кото­ рого вдруг стали бы заедать угрызения со­ вести. А то ведь труженик и, видно, работ­ ник ярый («никак не мог измотать себя на работе, хоть работал много»). И все же Максим тоскует. Видимо, те критерии человеческого сча­ стья и довольства, которые предложил нам услужливый здравый смысл (а в нем отпе­ чатались ценностные ориентиры, отстоявшие­ ся за многие годы в массовом сознании), явно не захватываю т всю душ у Максима Ярикова. А может быть, они, эти критерии, сегодня уже недостаточны? Но ведь совсем недавно на этом «участ­ ке» было спокойно. Душевное благополучие шукшинского героя противопоставлялось всяким там мятущимся, рефлектирующим ге­ роям так называемой «городской прозы». Совсем недавно трудовая сноровка, интуи­ тивная связь с первородными корнями (с отчим краем, с родной природой) простых парней из повести Г. Комракова, или Ю. Скопа, или В. Чивилихина рисовалась как панацея от всех нравственных зол и ущербов. П равда, в самое последнее время началась полемика с идеализацией такого героя. В «Пелагее» Ф. Абрамова, в рассказах Ю. Гал­ кина «Красная лодка» и Б, Путилова «Двое на профиле», в повестях В. Лебедева «На­ следник» и особенно сильно в «Живых день­ гах» А. Скалона открывается духовная не­ достаточность и д аж е ущербность людей, которые, хоть и умеют хорошо трудиться, но в труде своем не видят и не ищут ниче­ го, кроме узко утилитарного смысла, мате­ риальных выгод. Сигнал тревоги в этих произведениях идет от автора. Сам же герой, как правило, ос­ леплен самодовольством, уверенностью в своем превосходстве над всеми прочими .лю­ дишками. Ом твердо знает, что он — и ни­ кто другой — опорный человек на земле. Хотя вот Сеня Ш алай, единственный из множества героев романа Г. Владимова «Три минуты молчания», заболел тоской не­ удовлетворенности и оттого протрезвлен,но увидел духовную го,лизну «бичей» и своих соседей по кубрику. Однако дальш е этой констатации Г. Владимов не пошел. Ско­ рее, он согласился на компромисс со своими героями. Какие они ни есть, а рыбу стране даю т они,— напоминает автор.— и в те с а ­ мые грозные три минуты молчания именно в них просыпаются огромные душевные си­ лы (правда, чтоб по истечении этого срока вновь задрем ать). Подобные аргументы ус­ покаивают, приглушают проблему. А проблема есть. И тревога в душе таких, как Сеня Ш алай, парней с мозолистыми руками, задумавш их­ ся о смысле и цели своей жизни, — оста­ ется. Показательно, что первым эту внутрен­ нюю тревогу работающего парня зам е­ тил именно Василий Шукшин. Критик В. Перцовский справедливо назвал ге­ роя шукшинского рассказа «В профиль и а.нфас» предшественником Сени Ш а­ лая («Вопросы литературы», 1971, № 10, стр. .31—32). А главное, я этом рас­ сказе Шукшина (при всей эскизности, обу­ словленной жанром) ситуация душевной не­ удовлетворенности молодого героя объ ясн я­ ется отчетливее, чем в «Трех минутах молча­ ния». Прислушаемся к разговору И вана со ста­ риком-соседом. Какие рецепты от тоски д а ­ ет старик Ивану, и как тот на них реагиру­ ет: «,— Женись, маяться перестанешь. Не до этого будет. — Нет, тож е не то. Я долж ен сгорать от любви...» «— Тебе полторы тыщи в месяц неохота заробить, а я за такие-то денюжки все лето горбатился. — А мне не надо столько денег, — словно поддразнивая старика, сказал Иван. — Ты можешь это понять? Мне чего-то другого надо». «— Позорно ему на свинарнике порабо­ тать! А мясо ме позорно исть!.. — Я тебе говорю: наелся. Что дальш е? Я не знаю . Но я знаю, что это меня не устра­ ивает. Я не могу только на один желудок работать». В споре интересны обе стороны — и моло­ дой парень, и старик. Ж изнь старика не очень-то напоминает о «былом деревенском покое» (вопреки мне­ нию В. Ч алм аева1, и ,не так-то уж она бы ­ ла проста, как полагает В. Перцовский). Но все же, почему старик внутренне це­ лен, прочен в своих жизненных принципах, в то время как Иван «недурашливо, а с к а­ кой-то затаенной тревогой, д аж е болью» го­ 1 «Север», 1972, № 10, стр 118.