Сибирские огни, 1974, №7

вершенно изменился в своем обращении с Михаилом Александровичем, и чтобы выказать свое благорасположение, стал зазывать и поить его силой на своих пьяных пирушках. Михаил Александрович перестал бы­ вать у него, но начальник не унимался, желая, вероятно, загладить свое прежнее грубое обращение; зазвав его однажды к себе, велел запереть ворота и не выпустил от себя до самого утра другого дня. Наталья Дмитриевна, будучи беременна, слабая и больная, провела всю ночь в такой страшной тревоге за мужа, что через несколько дней выкинула и чуть не умерла». Еще один мертворожденный младенец, еще один «государственный преступник», сраженный «храбрым» императором Николаем I. Михаил Александрович чрезвычайно любил детей. Даже в нежно­ сти его к жене был оттенок отцовский, он привязался, как к родной, к дочери местного енисейского исправника Францева Машеньке, которой тогда было лет шесть. Она на всю жизнь сохранила привязанность к благородному генералу, ее любовь к Фонвизиным была одной из при­ чин, что семья Францевых оказалась затем в Тобольске, когда туда пере­ вели Фонвизиных,, и где отец ее согласился остаться в должности про­ курора, чтобы не разлучаться со своими друзьями и воспитателями его дочери. Марии Дмитриевне Францевой обязаны мы знанием многих страниц жизни декабристов в Сибири и особенно семьи Фонвизиных, мы с благодарностью думаем о ней, ибо отзывчивость и самоотвержен­ ность, ее нежность к опальному генералу рождает в сердцах наших от­ ветное чувство. 1 Ужасный исход последних родов заставил Ивана Александровича собрать в Москве консилиум из трех известных докторов, которые обсу­ дили все представленные им сведения о припадках, случающихся с На­ тальей Дмитриевной, о мертворожденных младенцах, и пришли к выво­ ду, что жизнь дальнейшая в северных широтах может убить их заочную пациентку, Только после этого в марте 1835 года Фонвизиным разрешено было переехать в Красноярск, а еще через три года — в Тобольск. «Мы приехали в Тобольск,— вспоминала Наталья Дмитриевна в письме к протоиерею Стефану Знаменскому.— И приехали в ночь, в грязь, слякоть, и выехали с горы, и въехали в темный, унылый и низкий дом, который и на тебя произвел такое тягостное впечатление в послед­ ний твой приезд... Год, проведенный в низеньком доме, была ночь, ис­ полненная тяжких снов, и эта ночь предшествовала светлому дню, т. е. незабвенному 1839-му году»... В этом году главное управление было переведено из Тобольска в Омск, уехал туда генерал-губернатор Горчаков, бросив в Тобольске свою скромницу-жену, которой тяготился, и она вскоре уехала в Россию. За губернатором покатились чиновники, военные и прочие... «Чудный этот 1839-й год — отсюда тогда погнало народ нарядный как помелом в Омск. Все поскакали, все поехали, как будто Господь вы­ гнал их веревкою. Потом сделалась ощутительная тишина и простор — а уж как до того было тесно и душно! Вот лишнее все сплыло, остался простой народ. Давай этому названию «простой» какой хочешь смысл, но я люблю этб название... Итак, остались люди попростее, не говорю — совершенно простые, такие редки. На простор этот слетелись птички из лесов, и зверьки прибежали, почуя какую-то дивную, Богом устроенную пустоту. Белки скакали по городским садам, лягушки квакали по ули­ цам, птицы влетали в горницы. Не знаю, помнишь ли ты это, но я пом­ ню, и все это знают. Тогда говорили об этом и удивлялись, и смеялись. Я сама помню, что писала кому-то шуткою в Омск об этом. Все, все знаменательно для зрячих и имеющих ухо слышати; но я в то время бы­ ла глуха и слепа отчасти, хотя чуть-чуть видела, чуть-чуть слышала и