Сибирские огни, 1974, №6

Российского государства — царствование Бориса Годунова и походы на Москву Лже- дмитрия. Поэт замышляет трагедию, в кото­ рой главным действующим лицом был бы народ. Поэт впервые признается в этом П. Вя­ земскому 13 июля 1825 г.: «Я предпринял такой литературный подвиг,— пишет он,— за который ты меня расцелуешь — роман­ тическую трагедию!..». 13 сентября ему же пишет: «Сегодня кончил 2-ую часть моей трагедии — всех, думаю, будет четыре...» А менее чем через два месяца после этого, 7 ноября 1825 г., спешит обрадовать того же П. Вяземского: «Поздравляю тебя, моя радость, с романтическою трагедиею, в ней же первая персона Борис Годунов!» Таким образом, непосредственной работой над трагедией поэт был занят чуть менее четырех месяцев. Но на подготовку к этой работе у него, конечно, ушло времени го­ раздо больше. Создавая реалистическую литературу, Пушкин шел по целине. Так было и сейчас. Принимаясь за трагедию, Пушкину при­ шлось осмыслить сначала состояние отечест­ венной драматургии. Первое и единственное драматическое произведение, которое Пуш­ кин принял восторженно, была комедия A. Грибоедова «Горе от ума», ходившая тогда в списках и завезенная в Михайлов­ ское И. Пущиным. В письме А. Бестужеву поэт характеризу­ ет А. Грибоедова как умнейшего и талант­ ливейшего писателя. «В комедии «Горе от ума» кто умное действующее лицо?» — опрашивает он. И отвечает: «Грибоедов...» и продолжает далее: «А знаешь ли, что та­ кое Чацкий? Пылкий, благородный и доб­ рый малый, проведший несколько времени с очень умным человеком (именно с Грибо­ едовым) и напитавшийся его мыслями, ост­ ротами и сатирическими замечаниями...» Но, размышляя над этой комедией, поэт, как всегда, вщходит в своих выводах дале­ ко за пределы анализа конкретного произ­ ведения. Он устанавливает законы. Один из них звучит так: «Драматического писателя должно судить по законам, им самим над собою признанным. Следственно не осуждаю ни плана, ни завязки, ни приличий комедии Грибоедова. Цель его — характеры и рез­ кая картина нравов. В этом отношении Фа­ мусов н Скалозуб превосходны...» Но комедия А. Грибоедова, наряду-с ко­ медиями Д. Фонвизина, составляла, как из­ вестно, скорее исключение, чем правило в драматургии того времени. На театральных подмостках господствовали трагедии, напи­ санные в стиле отживающего свой век лож­ ного классицизма. В частности, трагедии B. Озерова. Редактируя статью П. Вяземского, по­ священную пути В. Озерова, поэт дает на полях статьи убийственную характеристику пьесам этого драматурга. Попутно он дела­ ет некоторые общие замечания, небезынте­ ресные и сейчас. В частности, он отмечает, что «противоположности характеров», к ко­ торым часто прибегал в своих пьесах В. Озеров, сами по себе еще «вовсе не искусство — но пошлая пружина француз­ ских трагедий». И делает вывод, вполне пророческий: «Слава Озерова уже вянет, а лет через 10,— при появлении истинной кри­ тики совсем исчезнет». В письме Н. Раевско,му-сыну, написанно­ му в июле 1825 г., поэт сообщает: «У меня буквально .нет другого общества, кроме ста­ рушки няни и моей трагедии... Сочиняя ее, я стал размышлять над трагедией вообще. Это, может быть, наименее правильно пони­ маемый род поэзии. И классики и романти­ ки основывали свои правила на п р а в д о ­ п о д о б и и , а между тем именно оно-то и исключается самой природой драматическо­ го произведения. Не говоря уже о времени и проч., какое, к черту, может быть правдо­ подобие в зале, разделенном на две полови­ ны, в одной из коих помещается две тыся­ чи человек, будто бы невидимых для тех, кто находится на подмостках... Истинные гении трагедии никогда не заботились о правдоподобии...» И заключает фразой, значение которой трудно переоценить и сейчас: «...правди­ вость диалога — вот истинное правило тра­ гедии». Четыре месяца лета и осени 1825 г., от­ данные «Борису Годунову», были месяцами напряженнейшей работы поэта. Это видно, в частности, и по его переписке с друзьями. 13 июля он еще только сообщает П. Вязем­ скому о начале работы над трагедией. А 17 августа обращается с просьбой к В. Жуковскому: «...нельзя ли доставить жи­ тие какого-нибудь ю р о д и в о г о . . . мне бы очень нужно». Менее, чем через месяц после этого пи­ шет П. Вяземскому: «...благодарю тебя... за замечание... Карамзина о характере Бориса. Оно мне очень пригодилось. Я смотрел на него с политической точки, не замечая поэ­ тической стороны: я его засажу за еванге­ лие, заставлю читать об Ироде и тому по­ добное...» А в начале ноября, как мы уже упомина­ ли, тому же П. Вяземскому сообщает: «Трагедия моя кончена; я перечел ее вслух один, и бил в ладоши и кричал: ай-да Пуш­ кин, ай-да сукин сын!..» Именно в это время он доверительно со­ общает Н. Раевекому-сыну: «Я пишу и раз­ мышляю... Чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития, я могу творить». Трагедия, впервые прочитанная поэтом осенью 1826 г. в кругу его друзей в Москве, нашла у них, по свидетельству М. Погоди­ на, восторженный прием. Она была добро­ желательно встречена и петербургскими ли­ тераторами В. Жуковским, И. Крыловым, Н. Гнедичем. Но наиболее глубокую и ис­ черпывающую характеристику этому произ­ ведению, совершившему вместе с комедией А. Грибоедова переворот в русской драма­ тургии, дал впервые В. Белинский. Он отме­ тил, что изображение в этой трагедии рус­ ской исторической жизни на переломе XVI — XVII веков «так глубоко проникнуто русским духом, так глубоко верно истори­ ческой истине, как только мог это сделать гений Пушкина'— истинно национального русского поэта».