Сибирские огни, 1974, №6

Говорят, что он находил утешение в том, что, переодевшись под мужика, «в красную рубашку и сапоги», ходил по овятогорской ярмарке, дергал за кольцо медведя, пел с цыганами и слушал песни подгулявших селян... Возможно. Нр ярмарка бывала только раз в году! Говорят, что он вдохновлялся, «бродя Тригорского Кругом». Да, конечно, общество доброй соседки и ее дочерей в какой-то мере скрашивало тоскливую жизнь поэта. Но ие нужно пре­ увеличивать значение этого общения в ду­ ховной жизни молодого поэта, обуреваемо­ го мыслями об устройстве русской дейст­ вительности и русской литературы и угне­ таемого сознанием своей связанности. Вот одно из писем этого периода, рису­ ющее характер отношений поэта и его со­ седок по Тригорскому: «Что касается со­ седей, то мне лишь по началу пришлось по­ трудиться, чтобы отвадить их от себя... В качестве единственного развлечения я часто вижусь с одной милой етарушкой-соседкой — я слушаю ее п а т р и а р х а л ь н ы е разговоры. Ее дочери, д о в о л ь н о н е ­ п р и в л е к а т е л ь н ы е в о в с е х о т н о ­ ш е н и я х , играют мне Россини, которого я выписал...» (разрядка моя.— J1. Р.) Это письмо датировано концом октяб­ ря 1824 г. А вот письмо, написанное всего через полтора месяца после первого послания: «Соседей около меня мало, я знаком толь­ ко с одним семейством, и то вижу его довольно редко...» Говорят, его жизнь скрашивали наезды друзей. Это — верно. Но за два года ссылки его посетили всего четыре человека: молодой поэт Н. Языков, приезжавший из Дерпта к родственникам в одну из соседних с Михай­ ловским деревень, А. Горчаков, приезжа­ вший навестить своего дядю в Псков, а также друзья И. Пущин и А. Дельвиг. Но свиданья эти были кратковременны и при свидетелях. Встреча Пушкина с А. Гор­ чаковым проходила на квартире псковско­ го предводителя дворянства и в его присут­ ствии. Свидание с И. Пущиным, такое до­ рогое поэту и такое быстротечное (всего несколько часов!), было испорчено другим надзирателем поэта, отцом Ионой. Вот как вспоминает об этом И. Пущин: «Я привез Пушкину в подарок «Горе от ума»; он был очень доволен этой тогда ру­ кописной комедией, до того ему вовсе по­ чти .незнакомой. После обеда, за чашкой кофе, он начал читать ее вслух... Среди этого чтения подъехал кто-то к крыльцу. Пушкин взглянул в окно, как будто смутился и торопливо раскрыл ле­ жавшую на столе Четью-Мияею. Заметив его смущение и не понимая причины, я спросил его: что это значит? Не успел он ответить, как вошел в комнату низенький рыжеватый монах и рекомендовался мне настоятелем соседнего монастыря. Монах... сказал, что, узнавши-мою фамилию, ожидал найти знакомого ему П. С. Пущина, уро­ женца великолукского, которого очень дав­ но не видел. Ясно было, что настоятелю донесли о моем приезде, и что монах хит­ рит... Между тем .подали чай... Он выпил два стакана... не забывая о роме, и после этого начал прощаться... Я рад был, что мы избавились от этого гостя, но мне неловко было за Пушкина: он, как школьник, присмирел при появле­ нии настоятеля. Я ему .высказал свою досаду, что я накликал это посещение. «Перестань, любезный друг! Ведь он и без того бывает у меня — я поручен его наблюдению...» — ответил поэт». Надо было знать Пушкина, чтобы понять, сколько таилось в этом его сдержанном ответе перегоревших страстей и душевной горечи! «Душно!»— вот вопль его сердца, кото­ рый проходит через все его письма и мно­ гие стихи этих лет. «Скука смертная»,— пишет он брату, JI. С. Пушкину, 10 ноября 1824 г. «Михайловское душно для меня»,— ж а­ луется он В. Жуковскому 20 апреля 1825 г. «Подумай о моем положении... Хоть кого с ума сведет»,— пишет поэт ему же 6 октября. «Мое глухое Михайловское наводит на метя тоску и бешенство»,— сообщает он П. Вяземскому 27 мая 1825 г. И, наконец, в письме ему же, 10 июня, признается: «Грустно, брат, так грустно, что хоть сейчас в петлю...» Свет в его письмах, рисующих Михай­ ловское, пробрызгивэет лишь, когда он упоминает имя своей няни. «Соседей около меня мало,-— сообщает он Д. Н. Шварцу 9 декабря 1824 г.,— я знаком только с одним семейством и то вижу его довольно редко — целый день верхом — вечером слушаю сказки моей ня-, ни, оригинала няни Татьяны... Она единст­ венная моя подруга —и с нею только мне не скучно...» И в другом письме, посланном во второй половине июля 1825 г. Н. Раевско;му-Сыну: «У меня буквально нет другого общества, кроме старушки-няни.,.». Арина Родионовна была светлым гением поэта в его михай­ ловском застенке. Не случайно поэт по­ святил ей не одно прекрасное стихо­ творение. Не случайно, даже друзья его, когда-либо познакомившиеся с нею, были очарованы ею и посвящали ей свои вдохновенные строки, как это сде­ лал Н. Языков, написавший стихи «К няне А. С. Пушкина» и «На смерть няни А. С. Пушкина». И все же Арина Родио­ новна, как она »и скрашивала жизнь поэта, не могла ему заменить общения с передо­ выми, образованными людьми России, с ли­ тературными кругами. Поэт страдал от одиночества и изолиро­ ванности. Вдобавок ко всему, у Пушкина возобно­ вляется болезнь, приключившаяся с ним еще в детстве,— аневризм ноги. Он просит разрешения поехать в одну из русских столиц или за границу, чтобы сде­ лать операцию. Ему предлагают обратить­ ся к псковскому ветеринару. «Я справлялся о псковских операторах,— пишет он В. Жуковскому в начале июля