Сибирские огни, 1974, №6

Язык не мертв, он непрерывно развивается и обновляется, но по естественным закон ам жизни, а не по законам кристаллизации алм а зов под искусственным высоким давлением в горячей печи. Заманчиво стать человеку летающим существом, но бессмысленно пытаться вь ращи в а т ь у него за спиной птичьи крылья. Куда оправданнее в этих целях совершенствовать конструкции самолетов. А человеку в интере­ сах укрепления здоровья и приобретения большей подвижности поча ще и подольше бегать «трусцой», если очередной зигзаг в медицинских теориях не докажет, что это прямой путь йшнфаркту. Не льщу себя надеждой, что в «Философском камне» мне удалось раскрыть новые свойства языка в рамках вечных законов его развития. Если я не попрал их кощунственно — уже утешение. Но я рабо т ал над рукописью, все время озабоченный этим. И еще мне хотелось через судьбы героев ненавязчиво отобразить, хотя бы отдельными штрихами, политический портрет эпохи, ее эмоцио­ нальную окраску, которую ведь не так-то уж и легко представить новым поколениям, не прошедшим сквозь бури, грозы — и радости. — револю­ ции. Об этом, ставшем столь естественным и привычным, просто никто не задумывается , как никто, допустим, не задумыва е т ся сейчас, ка с аясь пальцем выключателя, чтобы засветилась яркая люстра в комнате, что один из первоиспытателей природы электричества а к ад емик Рихман в 1753 году был убит молнией лишь потому, что прикасался к оголенным проводам , не имея тогда достаточных знаний о проводниках и изоля- Главное действующее лицо «Философского камня» Тимофей Б у р м а ­ кин—мой одногодок. С определенной целью я придал ему такой возраст. О т п а д а л а надобность копаться в архивах, в старых подшивках газет, разумеется, кроме тех случаев, когда память могла подвести, а так ведь Тимофей жил вместе со мной и слышал, и видел все, что слышал и видел я; он думал так же, как я в его пору, он принимал т аки е решения, какие тогда принял бы и я и как это свойственно было людям того времени. Роман написан от третьего лица, но это тот случай, когда я готов при­ знать его подпадающим под коробящий меня литературоведческий т ер ­ мин «исповедальной прозы». И начинается, и завершается «Философский камень» картинами сибирской тайги. Без этого пока я как-то не могу, но п ей заж для меня не пейзаж , если при его помощи я не в состоянии раскрыть характеры и судьбы людей. Если бы Тимофей с Виктором впервые встретились не в морозной тайге, т ак ли остро можно было бы передать этически-нрав- ственный смысл их второй встречи? И тож е в морозной тайге. Г р аж д а н с к а я война в Сибири была примечательна тем, что велась она в неимоверно тяж елых условиях. И суровый климат, и внушитель­ ная экономическая и военная поддержка колчаковского режима с т р а ­ нами Антанты, и особо непримиримая классовая борьба, поскольку си­ бирское кулачество формировалось за счет наиболее жадных с т яж а т е ­ лей, готовых на любое преступление,— все это в «Философском камне» мне не хотелось изобража т ь преимущественно с внешней стороны, чрез­ вычайно выигрышной своим драматизмом . Следуя методу фотографиче­ ской точности в описаниях событий той поры, надо бы дела т ь куда бо­ лее сильные акценты на жестокостях, писать кровью вместо чернил, ибо белый террор в Сибири был поистине ужасающим . Но тогда картины садистского разгула колчаковщины заслонили бы собой философские ростки, пробивающиеся в сознании простого народа сквозь муки и ис­ т язания , первые ростки трепетной мысли о предназначении человека, о смысле его жизни на земле. То, что составляет ныне основу мировоз­ зрения советских людей.