Сибирские огни, 1974, №5

произведениям Алексея Толстого, Михаила Булгакова, Бориса Л авренева, Константи­ на Федина и многих других советских писа­ телей, не говоря уже о мемуаристах? Разве мы не встречали в жизни людей с подобной биографией — дворян и белых офицеров, решительно порвавших со своим классом? Автор, действительно, не стремится де­ тально воссоздать прошлое Репнина, Надо полагать, писатель не чувствовал в этом нужды , да ее и не было. К ак не было, ска­ жем, Ш олохову нуж ды показы вать д вад ц а­ типятитысячника Д авы дова на питерском заводе,— мы и так можем отчетливо пред­ ставить его за своим станком. В данном случае все поведение, все действия, все раз­ мышления Репнина проливают нам свет на его прошлое. Главный воспитатель, по Репнину,— ок­ руж аю щ ая действительность со всеми ее противоречиями, сложностями, каж ущ ими­ ся и подлинными несообразностями и не­ легко добываемой, но высокой, неподлож ­ ной правдой. Он умеет помочь ребятам вер­ но оценить те или иные явления, только на­ толкнув их на эту самооценку сдерж анной репликой, а порой, напротив, мудрым мол­ чанием. Примеры такой жизненной педаго­ гики рассыпаны по всей повести. Во время обеда детдомовец бросил в сво­ его товарищ а целый ломоть добротного пшеничного хлеба. «Валериан Иванович молча поднял хлеб, обдул его и громко, отчетливо сказал, чтобы слыш али все: — У Саши Рагулина родители умерли от голода. У Гали Косовой —•тоже. Умерли от­ того, что еще семь лет назад в стране за ­ суха была. Голодали люди,— он повернулся и ушел из столовой». Д етдомовцы избили подростка, оскорбив­ шего девочку. Директор школы требует от Репнина, чтобы он строго н ак азал своих ре­ бят. «С казать, что за подлость не надо бить? Нет, уж лучше вы сами им об этом скаж ите, а меня увольте. По моим, време­ нем утвержденным понятиям ,— за подлость надо бить всегда и всех»... В последнее время имя Виктора Астафь­ ева все чаще называю т в ряду писателей- «деревенщиков». Пож алуй, больше всего оснований к тому даю т повести «Последний поклон» И «Ода русскому огороду». В ас­ тафьевской летописи современника эти про­ изведения занимаю т особое место. Они ав ­ тобиографичны, но безусловно выходят за рамки жизнеописания. П овесть «Последний поклон» создавалась чуть ли не целое десятилетие. Она родилась из отдельных рассказов. И Астафьев про­ долж ает здесь традицию автобиографиче­ ских произведений русской и советской ли­ тературы . В зам етках «Волшебная палочка А ксакова» Владимир Солоухин очень точно говорит о непреходящем значении такой литературы : «Просто ж ивет маленький рус­ ский мальчик С ереж а, живут вместе с ним его отец и мать, его дедуш ка и бабушка и много других людей, с которыми ему при­ шлось познакомиться в детстве... Ж ивут незатейливой, неторопливой жизнью, свой­ ственной тому времени... ж ивут и не знают еще, что каж ды й почти миг их жизни будет известен впоследствии грядущему пою .те­ нию не только на сто пятьдесят лет вперед (то есть нам с вам и), но и на все времена, пока существует на земле русский язык и русские люди». Д етство Вити из «Последнего поклона» сильно отличается от благополучного, без­ заботного детства а.ксаковского Сережи да и других обитателей дворянских усадеб. В этом босоногом крестьянском детстве есть не только веселые походы за ягодами и трепетная радость первой рыбалки, и день, когда тебя впервые берут на сенокос, и осенние грусти и радости, с опустевшими полями и огородами, с отлетом ж уравлиных стай и нешуточным делом — рубкой капус­ ты. В нем есть и бедность, и холод; и голод, и, наконец, дыхание где-то гремящей войны. С философской глубиной вы является здесь многое из того, что отличало неповторимые черты, характер тридцатых — начала соро­ ковых годов. Небольшая новелла «Д алекая и близкая сказка» служит в повести, как определил сам автор, «вместо вступления». То, о чем здесь рассказано, необычно для жизни и быта глубинного сибирского села. Мальчик слушает скрипку одинокого старика, кото­ рого все в деревне зовут Васей-поляком. Мальчик смутно чувствует и трагедию это­ го человека, и великую силу искусства, и контрастность прекрасного и яростного ми­ ра. Музыка замысловатым узлом связывает судьбы двух людей. Вася-поляк играет мальчику «Полонез» Огинского — трагиче­ скую поэму композитора, потерявшего ро­ дину. Музыка все перевертывает в душе Виги. В конце рассказа герой вновь слуш а­ ет эту музыку в польском городе, куда он пришел как освободитель. И каждый рассказ этой повести, будь то лирический — «Зорькина песня», рыбацкий— «Ночь темная-темная» или семейный — «Бабушкин праздник», привносит все новые штрихи в историю о том, как деревенский мальчик становится личностью. У Бориса Слуцкого есть строки: «Умира­ ют мои старики — мои боги, мои педагоги, пролагатели торной дороги, где шаги мои были легки». Эти строки, обращенные к большим поэтам, учителям жизни, хочется отнести и к образу астафьевской Катерины Петровны, родоначальницы большой семьи, из которой вышел герой «Последнего пок­ лона». Катерина Петровна близка горьков­ ской бабушке Акулине Ивановне. Это не­ случайное сходство. Виктор Астафьев безу­ словно пришел к нему, запечатлевая рус­ ский национальный характер. В облике этих простых русских женщин столько благород­ ства, неистребимой жизнестойкости, добро­ ты, веры в человека, что писатель, исследу­ ющий народную жизнь, не может пройти мимо этих драгоценных свойств народного характера. Астафьевскую героиню роднят с горьков­ ской и многие конкретные черты. «Она ни­ когда не плутала в лесу, безошибочно оп­ ределяя дорогу к дому. По запахам трав она знала, какие грибы должны быть в этом месте, какие — в ином...»— пишет об Аку­ лине А. М. Горький.