Сибирские огни, 1974, №5
из школы выперли, так ни разу и не притрагивался. Скоро уж, навер ное, роспись свою ставить разучишься...» Внутренний голос у паренька, хоть и резал напрямки, был, однако, не злой, а какой-то увещевательный, сочувствующий, что ли, и странно действовал на Мокрецова: расслаблял его и словно бы опечаливал. «Вон парк культуры проезжаем ,— продолжал зудеть голос. — Ты зачем в него х о д иш ь—-вспомни? На карусели покататься? Фигу! Пив ная там рядом с каруселью. Рыгаловка твоя любимая. И у тебя это, у жеребца, называется: «на карусели прокатиться». Остряк, понял, с а моучка!.. Про театры уж я не говорю. Какие там театры, когда ты шах матными фигурами в уголки играешь. В уголки! — не в шашки даже. Насчет шашек у тебя извилины не волокут... Нет, озвереешь с тобой. Честно, озвереешь». «Верно! — крутнул головой Мокрецов.— Верно, в елкин корень!» Паренька, видать, внутрений голос тоже пробирал — он все ниже клонил голову и сутулился. Мокрецов же, видя его переживания, р а з мяк совершенно и в конце концов дошел до такого сложного состояния, в котором смешались и жалость к этому пассажиру, и уважение, и соб ственные какие-то надежды, и черт его знает что еще. Впрочем, сам Мокрецов т ак подробно объяснить не сумел бы, он только чувствовал непривычную расслабленность и телячью нежность. Они вышли на одной остановке, и ноги сами понесли Мокрецова вслед за пассажиром в картузике, хотя ему было вроде и не по пути. Где-то под ложечкой у Мокрецова шевелилась тревога, что вот если сейчас парень скроется из виду, то он т ак и не узнает чего-то важного, не докумекает, упустит. Р а з а два пассажир оглядывался — и тогда Мокрецов сбавлял шаг, делал безразличный вид просто так гуляющего. Они прошли мимо зоопарка, миновали базар, обогнули стадион и оказались на длинной и пустой полудеревенской улице. Тут пассажир остановился и кивком го ловы поманул Мокрецова к себе. Губы у Мокрецова невольно раздвину лись в извинительной улыбке, он как-то по-собачьи вильнул шеей и стал приближаться. Парень тоже как будто слегка улыбался, хотя издали трудно было разобрать. Мокрецов подошел совсем близко. Парень, резко оскалившись, ударил его тупоносым _ ботинком в колен ную чашечку. Боль выстрелила в затылок — Мокрецов замычал и со гнулся. — Ходишь, шакал! Ню х а еш ь !— сквозь зубы сказал парень.—Я тебя, суку, определил! С Пашки полторы косых вытянул — с меня з а хотел! На тебе полторы косых!.. На! — и он еще дважды пнул задох нувшегося Мокрецова в правый бок. Наверное, МЪкрецов на минуту отключился. Потому что, когда он поднялся, вялыми руками стряхивая пыль, парня уже не было рядом. Вообще, на всей улице не маячило ни одной фигуры. Мокрецов стоял один, не решаясь сделать хотя бы шаг — сильно ломило в боку и ко ленке. «Ну что, Федя, скушал? — спросил знакомый уже голос.— Вот до чего ты докатился — урки тебя за своего принимать стали». Мокрецов суеверно оглянулся. Ни рядом, ни вдалеке никого не было. Хоть бы курица или собака. «Мой! — обожгло Мокрецова.— Мой голос!.. И там, в трамвае, то же мой был...» Какой-то острый комок стал толчками подниматься у него из ж е лудка и никак не мог выйти наружу. Содрогаясь от икоты, Мокрецов сел на глинистый край цювета. Прямо в пыль.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2