Сибирские огни, 1974, №4

чудо: колдовская, зыбкая игра размытых, нежных, стесняющих сердце красок, трепетание плоти, которая уже не дробилась на частности, а 1 дышала слитно, звала припасть, погладить, прикоснуться губами.— Как тихо стало! — Она призывно запрокинула голову, озирая темные, оставленные птицами гнезда.— За делами и не приметила, когда грачи улетели. А теперь эти наладились — слышишь? Из глубины неба, сквозь шелест и лопотание листвы и отдаленный гул падающей с плотины воды, доносилось курлыканье. Вчера Алексей нагляделся на журавлей, как они строем, медлительной, гибкой стре­ лой одолевали небосвод, и поутру, и среди дня, и ближе к закату, успевали и дело делать и, походя, обучать молодых. Хорошо, что они с Тоней подумали об одном, в разное время, но об одном, и в этом перст судьбы. А грачей он уже не застал, только черные против неба гнездоцья. — Улетают,— сказала женщина без грусти.— Улетают, а ты при­ летел. И глаза карие, а карие — к добру... — По-всякому бывает.— Он еще оставался во власти ее потя­ нувшегося вверх тела, запрокинутого, как в ожидании ласки, лица, во власти самой природы — струящегося над рекой зноя, зеленого чекана листвы, простора, который звал взлететь, перемахнуть реку и парить до самых Липок, до белого стога, сейчас, не дожидаясь вечера... — Придешь? Я буду ждать...— Она неосторожно выбила из рук Алексея сигарету и зажигалку, сжала в ладонях его голову и поцелова­ ла в губы.— Теперь придешь, ага, придешь! Теперь ты мне задол­ жал!..— смеялась она, присев на корточки, выбирая из травы зажигал­ ку и сломавшуюся сигарету. Она убежала; пестрый, желтый ситчик замелькал между стволами лип, вспыхнул после тени на солнце и пропал: тропинка круто падала с угора, в направлении рубленых амбарчиков и ближних к берегу изб. Алексей постоял в странной невесомости, словно он и впрямь парил над Окой и над поймой, летел в журавлином клину, учась и полету,' и жизни, зорко приглядывался из поднебесья к лугу, к короткой полу­ денной тени у стожка, запоминал, чтобы не ошибиться и не опоздать. Путь оказался неблизкий. Пока можно было, Алексей держался дороги, а у кукурузного поля повернул, как велела Тоня; грейдер долго еще бежал вдоль берега, а ему нужно в глубь поймы. Длинные тени гасли, таяли в сиреневых сумерках. Тихо стало и на дороге за спиной Алексея, пустовали луга, оставленные людьми и ско­ том на отдых. Прошел мальчишка с самодельным удилищем и куканом с уснувшими, слипшимися, будто в сплошной отливке, червонными карасиками. Алексей оглянулся на его одинокую фигурку, и сердце тронула грусть — след всегда живущих в человеке, но несказанных слов, не заданного вопроса, не родившейся улыбки. Тишина. Дневное все умолкло, отговорило, откричало, отгудело, отработало, ночное еще не приступило к делу. Прощальными, убываю­ щими, словно спешили исчезнуть, стушеваться, были случайные звуки: стук лодочного мотора при последнем пароме, чей-то зовущий голос на высоком берегу, рокоток невидимого самолета. Алексей не тревожился тем, что может или должно случиться у ближних Липок. Их темный, боровой массив придвигался с каждой вечерней минутой. Женщина придет, не обманет, сквозь ее резкость ему виделся человек сложившийся, не обласканный, а испытанный жизнью. Не потому ли и он так охотно откликнулся ей? Алексей знал это за собой еще со студенчества: интерес не к дев­ чонкам, а к женщинам, к чужой, взрослой судьбе. Он не искал этого