Сибирские огни, 1974, №4

А песня становится еще лучистее и ярче, зазвенела, поднимаясь все выше и выше, понеслась еще дальше; это в отцовскую басовую густо­ ту, такую же плотную, как листва самого сказочного дуба, чистым вет­ ровым подголоском слаженно вошел и зазвенел голос матери. ...Кончилась песня. Кончилась и волшебная сказка о могучем дубе, которому в гордом, суровом одиночестве не нужно никаких почестей, а нужно одно: чтобы его на высоком берегу видела Родина. А что такое — Родина? Киру представляется: по широкому ровному полю идет красивая царевна в длинном блестящем платье, украшенном красной земляникой и зелены­ ми листьями. Лицом и осанкой царевна похожа на мать. Это и есть — Родина. Не хочется, никак не хочется расставаться с ветвистым дубом. Но... Опять колючая дерюжка, щелястый потолок, с которого на печь падают тараканы. И совсем растворяется песенная отцовская сказка, когда на пороге хибарки, пригнув голову под притолокой, появляется сосед—ча­ стый гость. У гостя три имени —Жестяный мастер, дядя Леонтий и Ссыльный. Последнее имя жители «Нахаловки» произносят, когда дядя Леонтий не может это услышать. У гостя с тремя именами сутоловатые плечи, коротко подстриженные усы, гладко выбритый подбородок и... один глаз... Вместо другого — глубокая ямка, пересеченная багровой полоской. — Не помешал? Мать засуетилась, а Отец, что-то смахнув рукой с бровей и бороды, басит: — A-а, мастер по починке пришел? Здорово, сосед. Пр-роходи. Са­ дись. Только у нас, сам знаешь, ни дыроватого, ни цельного. Все в пле- порцию. Может, выпьем? Налить? — Одну выпью. — И опять же одну? Ладно, давай чокнемся,—Мать подвигает бли­ же к гостю тарелку с холодцом и наливает ему чаю, а отец продолжает: — Слышь, сосед, дырки-то во мне наскрозь.—Никаких дырок у отца не видно. Киру становится страшновато, и он настораживает уши.— А ветер в их такой дует, что самого, когда трезвый, страх берет. Кабы чего не натворить и парня своего не осиротить. А парень в меня да в мать растет. Нос в крови, а по-щенячьи не скулит. «Мастер по починке» — дядя Леонтий, принимая от матери стакан с чаем, уставил на отца твердо смотрящий глаз: — А ты, сосед, к ветру пореже спиной становись, почаще грудью повертывайся. Старые солдаты говорят, что сзади раны хуже зарастают. Отец поднялся в полный рост, под самую матицу, и пятерней рас­ пушил бороду. — Аминь, Леонтий! Кончай молитву. Ты сперва про седнешнее по­ слушай, а потом суди, каким местом к ветру стою.— И, как-то сразу про­ яснев, отец заговорил трезвым голосом: — Про нашего главного артельщика Хомутова я тебе вроде уже сказывал? Жмот и сукин сын. На обмане и брюхо нарастил. Ну так вот: по субботнему дню стали нас артельщики рассчитывать. Глядим — мать честная! Совсем копейки. В чем дело? «Пал Палыч,— говорят,— так распорядился». Тольки было стали их за грудки трясти, по берегу-то, по верхней дороге, сам Хомутов на извозчике катит. И норовит — мимо. Даже морду в другую сторону воротит. Мужики напересек. Обступили вокруг и к нам его: «Говори, на каких таких правах деньги зажилил?» А он как развизжится: «Вы, бродяги, тольки и знаете, что водку жрать. А мне штрафы платить! Сколь погрузок сорвали?!» А мы в эту неделю ни одной баржи аль парохода не задерживали. А он свое орет: «Сколь дают, те и берите. Все одно в кабаке спустите. А насчет претензиев вся-