Сибирские огни, 1974, №4

признаться, растрогавшее предложение дружбы, растрогавшее, пожа­ луй, потому, что тогда я впервые стал догадываться о тайной силе слов, твоею волею сведенных вместе. Странно эта «дружба» началась, и странно она закончилась. Мы были с разных факультетов, он с юридического, а я тогда еще не перешел с философского, и Дубович ревновал меня к нашим ребя­ там, при них вел себя особенно покровительственно, как бы отделяя меня от моих однокурсников, как бы отгораживая от них, как бы неиз­ вестно от чего защищая. В общежитии все это было еще не так замет- j но, но когда все вместе мы оказались на сборах! Есть, наверно, у ка­ зармы такое свойство — чего-то она нас сразу лишила, чего-то она нам тут же прибавила. Или дело в другом? В том, что, одетые совсем оди­ наково, мы, не сознавая того, отчаянно боролись за свое «я». А может быть, это было возмужание, не знаю,— так или иначе куда сильнее стал в нас жестокий дух соперничества. Дубович привез на сборы перчатки. В первый же день он предложил мне заниматься, и мы начали, вокруг нас стали собираться и «юристы», и «философы». А наши бои отчего-то вдруг все меньше стали походить на тренировку, на каждый мой удачный удар Дубович молниеносно отвечал такой серией, что у меня в глазах начинали плыть белые круги. Болельщиков станови­ лось все больше, «юристы» обычно валялись вокруг на траве и покури­ вали, а наши очкарики стояли, сбившись в кучку, и даже не пытались меня подбадривать. Дело, пожалуй, еще вот в чем: состав курса у «юристов» был как нигде однородный, и теперь-то, издалека, я хорошо вижу — учились там крепкие мальчики, уверенные и в себе, и в будущем своем предна­ значении. А на наш философский, кроме всего прочего, шел все боль­ ше народ, который успел уже усомниться в том, что мир можно пере­ строить одними несложными командами. Как ни на каком другом фа- ке у нас было много бывших фронтовиков или ребят, уже прошедших через армию — старослужащих. На сборы вместе с нами они не пое­ хали, и сразу же наш курс стал почти вдвое меньше, как будто осиро­ тел... Или мне просто хочется оправдать чересчур мирных моих одно­ курсников? Только после отбоя кто-нибудь из них вдруг со вздохом говорил, что Дубовичу, мол, конечно, повезло — еще бы, такой терпеливый ему попался «мешок». А Дубович, и правда, совсем уже обнаглел, он даже не считал нужным держать руки в защите — тогда была эта мода, работать с опущенными, как у Енгибаряна, перчатками. Иногда мне казалось просто нечестным этим воспользоваться, но однажды, когда, бросив руки вниз, он приплясывал передо мной, с насмешливою улыбкой гля­ дя, как я прихожу в себя после любимого его крюка «по печени», я бро­ сился на него, забыв обо всем, и удар получился крепкий, он упал, и впервые за все это время «философы» мои радостно закричали. Потом он бил меня так, что белая исподняя рубаха была сплошь покрыта бурыми отпечатками перчаток, и «за неряшливый вид» наш молоденький лейтенант вкатил мне три наряда вне очереди. Дубович знал, что у меня слабый нос, советовал есть чеснок, которым от самого него попахивало почти постоянно. В тот раз он этим воспользовался. С этого дня мы отдалились друг от друга, а потом судьба разве­ ла нас и вовсе в разные стороны: я получил направление в Сибирь, на стройку. Дубович уехал в Ростов, сперва работал в милиции, потом ушел — говорили, не по своей воле — и с тех пор подвизался в каких- то организациях, которые занимались не то снабжением, не то коммер­ цией— один из его однокурсников сказал мне как-то с усмешкою,