Сибирские огни, 1974, №4

треснула. Потом неделя, две — нет, вроде прошло. — И ты все это время ходил на бокс? — А что ж он тогда подумает? Вот я и прикрывался. — Слушай-ка,— сказал я ему очень решительно,— Ты поговори. с тренером. — А что я ему скажу? — А так и скажи. Как мальчишку, твоего партнера? — Борька. — А Борька, мол, на три года старше. — А вдруг тренер скажет: а я знаю, ну и. что? — Как что? Мальчишка сказал очень просто и грустно: — Он ведь поставил меня и сказал: «Ты покажи ему, Толя». Вы­ ходит, я не могу показать? И он ведь видит, как мы боксируем. Он, на­ верно, все понимает. Но раз надеется на меня... Тот, старший, мне здорово не нравился. — Ну, слушай, если он занимался боксом, ему прост» должна быть совестно выдавать себя за новичка! — Если бы я знал точно. — А ты спроси. —. Выходит, я ему не верю? Или так напугался... — Да-а, брат... Но это тоже не дело — чтобы он колотил тебя.. — А мне, думаете, хочется? Вот я и думаю все время, и думаю. — Да, положенье у тебя, ей-богу... Он подышал на оконное стекло и приник глазом, а когда снова повернулся ко мне, лицо у него было задумчивое. И все-таки не надо, ты не бросай, мальчик, нет, не бросай-—ты держись. ...С этим рыжим, с Дубовичем, у нас потом сложились странные отношения. Наша университетская многотиражка напечатала мой рассказ, очень слабый и сентиментальный до того, что мне и сейчас еще вспоминать об этом неловко, и все-таки вспоминаю я о нем лишь потому, что интересен сам случай, который я взял тогда за основу. У меня был друг Дарио, из тех испанцев, которые детьми еще приехали в Россию. Мать у него умерла еще там, на родине, а об отце ничего не было слышно, и Дарио давно уже считал себя круглым сиротой. И вдруг его разыскал отец, бывший капитан торгового судна. Оказалось, после поражения он увел свой корабль на Кубу, и жил там, и тоже плавал, и поднял на своем «купце» красный флаг, как только Фидель занял казармы Монкадо, и в Москву он приехал с первой делегацией новой Кубы. Дарио рассказывал, как отец хотел, чтобы он вспомнил тот день, когда они расстались, наверное, для него это было почему-то очень важно,— он снова и снова рассказывал и о давке в порту, и о бомбеж­ ке, и о том, как над французским транспортом, увозившим детей, завя­ зался воздушный бой. А Дарио, как ни напрягал память, видел только большой оранжевый апельсин, который тогда кто-то сунул ему в руки, а отец этого апельсина, конечно, не помнил. И мой рассказ был обо всем этом, только я почему-то решил, что все должно происходить в ночь под Новый год — и расставание в Барселоне, и встреча в Москве... И сын с отцом медленно шли по заснеженным улицам, под ноги им бросалась метель, и парень — испанец, выросший в России, вспоминал огромный золотисто-красный апельсин. Оказалось, сентиментальный этот рассказ понравился Дубовичу, и как-то он подошел ко мне и заговорил. Пожалел, что я бросил сек­ цию, предложил вернуться и под конец сказал, что он берет меня под свою защиту —что-то такое. В общем, это было и удивившее меня, и,