Сибирские огни, 1974, №4
Здесь Епифан усмехнулся, показывая, что хорошее он берет в кавычки. Сват жадно ел, склонившись над тарелкой. Епифан отметил в уме своем, что за последнее время сват крепко изменился, постарел, похудел, но глаза его словно помолодели и горели, блестели лихорадочным блес ком. Длинный шрам, след старого ранения, протянулся от глаза до уха и был почему-то более красен, чем прежде. — Про хорошее теперь и говорить-то грех!— ответил он.—Дела бросил, кружусь, как круговой. Погостил у зятя в Большом Сорочьем, завернул в Серебряное к Марье Федоровне, был в Кривинском, в Бере зовке у Анны Васильевны, в Чебуле, а уж оттуда к тебе... Да, забыл совсем — у Павла Петровича погостил. — Э! Ты много исколесил! — Много, сват! И разговор повсеместно один: все только про камуну. — Хы! — огорченно хыкнул Епифан Савельич. Анна слушала, слушала — и сама рассказала: — Орудия везут! По ночам везут! А государь-император жив! Жив, жив, жив, ты лучше и не здорь, сват, я от такого человека слыша ла: расстреляли, да не его, солдата подходящего по наружности по добрали. да и одели в его величества мундер, вот кого расстреляли, это уж я голову отдам на отсеченье! Стемнело. Анна вышла на улицу закрыть ставни. Сватья говорили почти шепотом, памятуя, что порой и стены имеют уши. — В Расеи бунт! —шипел Яков Борзов, глядя округлившимися глазами в округлившиеся глаза Епифана Савельича.— Портные у ме ня на фатере стоят, так им с родины пишут... бунт! Вот-вот и... Борзов тихо, но многозначительно хлопнул в ладоши. — Э-ге-ге! — удовлетворенно покрякивал Епифан Савельич, словно между лопаток накусала блоха и ему почесывали зудящие волдыри. — На Амуре,— опять шипел Яков,— на этом берегу наши, а на том — вот оно, рукой подать... фицеры... погоны... все честь честью! Выпили еще по стаканчику и помолчали, закусывая солеными груздями. Борзов еще больше понизил голос, придвинув свое лицо к лицу Епифана Савельича: — Тут... в нашем районе... появился какой-то Маркин... в райис полкоме какой-то пост занимает... недавно приехал... с орденом... Не тот ли Маркин, который тогда в Колывани наше восстание усмирял? Там гремел один Маркин. Вот она, его отметина-то! — ткнул пальцем в свой шрам,— Я тогда крепко прищучил его, не уйти бы ему, да пере прыгнул через плетень, собака, убежал по огородам. Я бы сразу теперь узнал его, хоть и прошло десять лет, да ему показываться боюсь, мо жет вспомнить, опознать! Опознает, пес, из рук не выпустит, а я живой в руки не дамся! Ночевать сват не остался. — Ехать надо! А что ночь — это мне плюнуть: у меня... есть! Епифан проводил гостя. Долго стоял у ворот, прислушиваясь, как вдали, во тьме, постукивали колеса телеги на железном ходу. Шумел ветер. Сыпался мелкий дождь. В окошках светились тусклые красно ватые огоньки. Потом Епифан сидел за столом и писал на полях евангелия жид кими серыми чернилами: «Двум смертям не бывать, а одной не мино вать. Аминь, аминь, глаголю вам, один из вас предаст меня. Не я ли, господи? Не я ли,господи?» На каланче пробили двенадцать часов. Немного погодя столько же прозвонили старые стенные часы с тяжелыми гирями и медным ма ят Ему хол ; и 4 лу. а п nyc кри II0C мо ли Пр СД дру соз ло, ле ок Ос Ky та из бы Ц0 мо НЫ
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2