Сибирские огни, 1974, №4
а когда тот захныкал, презрительно определил: — Эх, ты! Мо-ле-ку-ла! — и, поворачиваясь спиной к недругу, презрительно добавил: — Филер несчастный! Егорка-Петух не соврал. В генеральскую усадьбу они с матерью переехали. И стали жить в одном флигеле с прачечной, а халупу на откосе отдали российским беженцам. Мать работала много и допозд на. Теперь Кир всегда был сыт, ел горячие щи, а не противную холод ную кашу, ходил в целых рубахах, и никто его больше не дразнил: «Кир — весь из дыр!» Но когда, жалея мать, сын спрашивал: «Сильно, мам, устала?» — та передергивала плечами: — Зато при месте. Работать да не уставать —лучше вовсе не на чинать. Этак еще моя бабка говаривала. Мне вон вторую прачку вроде в помощницы определять стали: «Трудно тебе, Арефа, одной-то». Отка зала. Сама управлюсь. — Почему отказала? — Глуп ты, однако. Возьмут ее, а сколь-то время пройдет, нам от кажут. А тут вона как все ловко: и воды из крантов—сколь хоть, и мы ла тебе разного, машина выжимальная, утюгов одних поболе десятка, фатера тут же. Ты под рукой. Спасибо Егору. За такое место держать ся надо. А работа, сын, што? Работы только лодыри боятся. Мать явно становилась разговорчивее. И складка между бровя ми начала появляться реже, и в глазах вместо темной провальной пу стоты стали пробегать живинки. А на дворе Кир не раз слышал, как между собой толковали люди: — Видать сразу, что Арефа женщина самостоятельная, работящая. — И красоты завидной, а держит себя, гляди-ка, в какой строгости. Но тут же чей-нибудь завистливый женский голос добавлял: — Красота-то красотой, да и гордости хватает. Подумаешь, княги ня корытная. Кир уже хорошо знал, что в большом доме живет важный гене рал с мудреным длинным званием: «его высокопревосходительство действительный тайный советник, начальник округа земель кабинета его императорского величества». Сам губернатор, когда приезжает в город, у парадного подъезда осматривает на себе мундир, а в вестибю ле, перед зеркалом, приглаживает волосы. Хозяин же дома встречает губернатора на маршевой мраморной лестнице не ниже шестой сту пеньки. И в самом доме, и вокруг изо дня в день соблюдался строгий, ни чем не нарушаемый порядок. Все жили и работали, как заведенный часовой механизм. Руководил этим порядком Самсон Аверьянович— гроза лакеев, садовников, конюхов, горничных, поваров и всех, кто по являлся не с парадного, а с заднего хода: чиновников в обтертых мун дирах, купцов и их приказчиков, квартальных, полицейских. Самсон Аверьянович носил черный длиннополый сюртук, белые перчатки и та кие же белоснежные, крахмальные твердые воротнички. Их тугой об руч подпирал лысоватую, неворочающуюся голову с пушистыми, холе ными бакенбардами и длинным носом. Со своими подчиненными глав ный дворецкий,— суровый бобыль,— изъяснялся не столько словами, сколько повелительными жестами. И кто быстро не успевал усвоить смысл шевелений его указательного пальца, тот на работе долго не за держивался. Никого из прислуги Самсон Аверьянович не выделял. Лю бимчиков у него не было, появилась недавно только одна слабость, о которой засудачила вся генеральская прислуга,— новая прачка — сол датская вдова, гордая, красивая. Но в своей благосклонности к стро
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2