Сибирские огни, 1974, №4

Такое ощущение постоянно преследовало меня в обществе Михаила Берберова. Он родился в 1934 году в городе Стара Заго- ра, окончил Софийский университет, в те­ чение двух лет работал фрезеровщиком на Шуменском автомобильном заводе. В его книгах — «Внук кавалджии» (1958), «И слились с восходом...» (1964), «Луна в одной из своих четвертей» (1968), «Хлеб, замешанный на любви» (1968), «И отдаля­ ясь, можешь стать ближе...» (1973) — мы постоянно встречаемся с его обостренным вниманием к проблемам бытия, с глубокой его внутренней потребностью в философ­ ских поисках истины. Основа поэтического стиля Берберова — в стремлении преодолеть поверхностность, обнажить сущность вещей, причем связь поэ­ та с действительностью идет не по линии ли­ рических констатаций, а является сложной, как само сознание. Очень показателен в этом отношении его цикл «Круг» — вели­ кий круговорот природы и бытия, следы ко­ торого Берберов находит в пространстве и времени, в километрах и годах, в матери­ альной осязаемости вещей, в преходящем чувстве обладания ими. Берберов — не хро­ никер. Еще меньше он стихотворный ком­ ментатор времени и событий: он стремится осмыслить случайности явлений в законо­ мерностях своего поэтического мира. Отто­ го даж е надпись на древнем зеркале, по­ павшем в музей, уже повод для стихотво­ рения. Фракийское зеркало напоминает болгарам — современникам,— что они — продолжение ушедших, что они хранят в се­ бе их силу и их черты. И, читая стихи, на­ чинаешь понимать, что все мы принадлежим не только своему времени; за нами — ве­ ка, подготовившие наш приход... И когда поэт Борис Хаджийски вез нас на «Москвиче» в знаменитую Боннскую цер­ ковь, я внимательно слушал Берберова, с удовлетворением убеждаясь, что да, именно такой, остроумный, светлый, темперамент­ ный человек и должен был написать одну из лучших поэм о В. И. Ленине на болгар­ ском языке; поэму о нефти, смысл которой в том, что нефть «это наше прошлое, сгу­ щенное до молчания и с величайшим терпе­ нием ожидающее времени, в котором любой из, нас может вспыхнуть во весь свой спектр...»; поэму об Анхиало, в котором останавливался когда-то, следуя в ссылку, Овидий, и, наконец, притчу: «По своему об­ разу, по своему подобию бог создал чело­ века... Было это в самом начале. По сво­ ему образу, по своему подобию человек создал робота... Было это в XX веке...» Надо заметить, что болгарские поэты редко читают свои стихи вслух, предпочитая графическое восприятие с листа, но вот слу­ шать стихи они умеют необыкновенно. Од­ нажды я видел, как поэтесса Мила Дороте- ева и Михаил Берберов слушали стихи иракского поэта Абдула Сатара Ал-Дили- м.и. В полном молчании, нарушаемом лишь неистовым клекотом арабской речи, Бербе­ ров напряженно следил за губами иракца и только после окончания чтения произнес: «Много хубаво! Очень хорошо!» — что по­ служило самой высшей оценкой поэта,— столько чувства и искренности было вложе­ но в эти короткие слова. Андрей Германов... Когда я был в Болга­ рии, пловдивский поэт Георги Райчевски дал мне восемь книг Германова, заявив, что я все их должен прочесть. И я их про­ чел... Передо мной открылся удивительный мир, а я ведь думал, что более или менее знаю Болгарию... В стихах Германова волы шли, как рогатые ангелы; сломанные вет­ ки заставляли задумываться над большими вещами, женские силуэты трогательно и четко вырисовывались на фоне вечереющих Балканов... Нежная музыкальность и образ­ ность стихов Германова — своеобразны и чисты. Он говорит всегда прямо и откровен­ но. Может быть, лучшие любовные стихи в болгарской поэзии — это цикл Германо­ ва «Большие снега»... Все его творчество направлено на любовь к этому миру: «Умей поставить точку там, где крыл сиянье и рас­ света полыханье, пока тебя успех не закру­ жил и похвалы не отняли дыханье. И ярок будет каждый вкус и цвет, и будут твои помыслы огромны, и будешь долго помнить этот свет, и этот свет навек тебя запом­ нит!..» Христо Ганова я впервые увидел в аэро­ порту Софии, хотя несколько лет знал его по письмам, переводил его стихи. Наш раз­ говор начался с Башева, коснулся работы многих поэтов, но не так-то легко было за­ ставить Ганова говорить о своих стихах. А его творчество — событие не рядовое. Врач, работавший в селах Болгарии, он су­ мел войти в поэзию так, будто принесенная им когда-то клятва Гиппократа касалась именно поэзии. И суть его творчества лучше всего выявлена им самим в поэме «Меди­ цина»: «Что — человек? Цветок ли он, ко­ торый не выдержит и легкого дыханья? Или утес, что встал над океаном и отража­ ет белые валы?.. Мой учитель, давно посе­ девший доктор, сказал: «Ради стихов ты оставил медицину. Тебе не жаль людей?» — «Доктор,— говорю я.—Чехов тоже был вра­ чом. Но кому придет в голову спраши­ вать ■— любил ли он людей? Рассказ о люб­ ви может оказаться наиточнейшим диагно­ зом. Пьеса о любви может оказаться наи­ эффектнейшим лекарством. Так разве мож­ но делить любовь на любовь врача и поэта?..» С каждым годом поэзия Ганова взросле­ ет, становится мужественнее. Свидетельст­ во тому его книги — «Самооткрытие» (1966), «Сущность» (1967), «Красные осе­ ни» (1972). История входит в его творчест­ во, не зря он так много времени отдал ра­ боте над поэмами о народном герое Велко Йоячеве и государственном деятеле Алек­ сандре Стамболийеком. Но о чем бы он ни писал, доброта является сущностью его поэ­ тического мира, доброта, идущая от внут­ ренней чистоты, замутить которую не спо­ собны никакие испытания, причем доброту