Сибирские огни, 1974, №4

ми грузчиков. Пристань шумела по-другому. Причитали в голос бабы, гудели неровными голосами мужики. Кто-то, раздирая гармонь, по- пьяному жалобно, сипло выводил: «После-едний нонешны-ый де-енечек гуляю с вами я, друзья!» Мать не причитала и не плакала, как другие бабы. Она крепко, до белизны в пальцах, сжимала широкую ладонь отца и не мигая смотрела и смотрела на него широко открытыми серы­ ми глазами. А отец, почти не пьяный, с котомкой на плечах вместо при­ вычной «козы», другой рукой держал мать за плечо и гудел своим басом: — Ты, Арефа, плрня береги. Смышленый, с норовом, бес, растет. Насчет того, чтобы себя соблюдала — толковать не буду. Знаю,— ни к чему, хоть и красавица ты изо всех. И он, как никогда еще Кир не видел, провел мозолистыми жестки­ ми пальцами мягко и легонько по материнским волосам, выбившимся из-под платка. Мать только вздрогнула. Дядя Леонтий все время стоял немного поодаль. А когда на борту баржи появился усатый солдат с погонами, на которых белело по нескольку лычек, и заорал: «На по­ грузку ста-ановись!» — подошел поближе. Отец, не снимая руки с пле­ ча' матери, повернулся к нему: — На тебя, Леонтий Никанорович, сына и ее оставляю. Потому как поверил тебе. Человеку правильному. Дядя Леонтий строго ответил: — Спасибо, Архип Иванович. За них будь спокоен. Они обнялись. Потом отец подхватил Кира под мышки, крепко прижал к себе и поставил на землю, сделал шаг в сторону, снял картуз и низко поклонился матери: — Прощевай, Арефа Семеновна! Мать тоже глубоко поклонилась отцу: — Прощевай и ты, Архип Иванович! Весточки подавай,— А когда оба распрямились, рванулась к отцу, тесно прильнула и тут же оторва­ лась от него: —Иди! Под стоголосый бабий плач,— даже растревоженная Обь сердито заплескалась,— мужики попарно потянулись на баржу по гнущимся сходням. Где-то в их рядах и затерялся отец со своей маленькой котомкой на широких плечах... ...В хибарке стало пусто и хмуро. Мать теперь уже каждый день, показав Киру, где стоит до тошно­ ты надоевшая каша, уходила спозаранку и возвращалась «со стирки на барынь» совсем поздно вечером. Вначале это даже нравилось. Жи­ ви себе, как вздумается: захочешь показать язык вредной Спиридони- хе _ показывай. Захочешь высвистать дружков по играм Саньку-Ма- лявку и Петку-Вязика,— высвистывай и беги с ними по крутым троп­ кам к берегу, и бухайся в воду,— никто не окликнет, не вернет домой. Но с каждым днем становилось скучнее. Надоели и соседка, и ребята. Вода в Оби холодела ото дня ко дню. И больше ничего не оста­ валось, как, поев противной каши, сесть на порог своей хибары и, поглядывая вокруг, начинать думать. А думать было о чем. Тысячи «почему?» занимали голову. Почему Спиридониха всегда клянет свою жизнь, как злая шавка хватает словами всех проходящих? По вечерам она за три копейки га­ дает бабам «про судьбу» на засаленных почерневших картах, а мужи­ кам потихоньку продает водку. Почему люди по-птичьи свистеть могут, а птицы по-человечьи го­ ворить не умеют?