Сибирские огни, 1974, №4

— Кого? — спросила Галина Андреевна,— героя рассказа или Пирожкова? Она дочитала рассказ до конца, оглядела свою оцепеневшую семью и сказала решительным голосом: — Мне не нравятся ваши лица. Можно подумать, что вы потрясены этим, так называемым, произведением Пирожкова. Ему надо писать в жанре фантастики, если его так и тянет на всякую невероятность. А о любви надо писать возвышенно и реалистично. — Откуда это тебе известно? — перебила ее старшая дочь.— Кто может знать, как надо писать о любви... — Она знает,— сказал муж, не глядя на Галину Андреевну,— у нее работа такая: знать, как и про что надо писать. Все замолчали и задумались. Бабушка поднялась и пошла на кух­ ню ставить чайник. Потом все ужинали: ели оставшиеся от обеда котлеты и пили чай. А когда все уснули, младшая дочь вышла в прихожую, нашла по городскому телефонному справочнику номер Пирожкова и позвонила. — Извините, если я вас разбудила,— сказала она,— я дочь Галины Андреевны. Мы сегодня читали ваш рассказ. — Здравствуй, Шура,— сказал Пирожков,— ты не разбудила меня. Я не спал. — Я не Шура, а Лена,— сказала младшая дочь.— Почему вы напи­ сали, что большая любовь — это большое горе? — Так я думаю,— ответил Пирожков,— другие думают иначе. Они думают, что это большое счастье. — Я тоже думаю, что это счастье,— сказала младшая дочь,— но мне бы хотелось знать точно. — Сколько тебе лет? — спросил Пирожков. —Тринадцать. — Несчастливое число. Но ничего, потом будет четырнадцать и так далее. Знать точно, что такое любовь, невозможно. — Но ведь вы пишете, что это горе... — Это я знаю для себя, а для тебя не знаю... Пирожков помолчал и добавил: — Свои рассказы я пишу для взрослых. Когда их читают дети, они многого не понимают. У них возникают преждевременные вопросы. — Совсем не преждевременные,— возразила младшая дочь,— про­ сто взрослые плохо знают детей. — А дети еще хуже знают взрослых,— сказал Пирожков,— если люди друг друга не понимают, какая разница — взрослые они или дети. — А вот я вас понимаю,— сказала младшая дочь,— вы были жена­ ты, а потом разошлись и женились еще раз. И тогда вы подумали, что большая любовь — это большое горе. — Нет, не угадала,— сказал Пирожков,— это все не так просто. Ты когда-нибудь думала о том, почему у человека одна жизнь? — Думала. Это для того, чтобы каждый человек дорожил своей жизнью. Когда у человека что-нибудь одно, он этим дорожит. — Правильно. Дорожит, но и подумывает, а хорошо бы было не од­ но, а два. Две, например, жизни, или три... — Тогда бы в первой жизни все легко умирали,— сказала младшая дочь,— когда впереди еще две жизни, умереть не страшно. — Я не про смерть,— сказал Пирожков,— я про то, что человек хо­ тел бы, чтобы у него была не одна жизнь, а две или три, и даже есть такие, которые бы хотели прожить двадцать разных жизней. — Но это же невозможно! — сказала младшая дочь. — В том-то и дело,— ответил Пирожков и вздохнул.— Но трудно с этим мириться. И некоторые протестуют. Они мучают своих детей, хо