Сибирские огни, 1974, №4

— Болван твой Суздальцев! — Надя возмущена — ей хотелось по­ говорить с сыном, как с человеком, о чем-нибудь значительном, а при­ ходится опровергать Суздальцева.— Неужели ты не соображаешь, что он врет? Ты не имеешь представления, что такое чума, и брякаешь та­ кую дичь. В десять лет уже можно иметь собственную голову на плечах. Олег водит шеей, проверяет голову, она это видит и говорит с от­ чаянием: — Ладно, иди гуляй. * Он убегает. Через час она кричит ему в форточку: «Олег, домой!» Он возвращается, ест и совсем не замечает, что она с ним в ссоре. Идет в ванную мыться, закрывается на крючок. Надя подходит к двери, слышит, как шумит струя воды, и думает о том, что сыну там легче, чем с ней. Он там сидит на табуретке и не мо­ ется, а днем, наверное, выливает суп в унитаз, а во дворе мальчишки набивают ему голову глупостями почище, чем чума. — Я аннулирую этот крючок,— кричит она за дверью,— я знаю, что ты не моешься, а только делаешь вид. Тянешь время, чтобы не спать, а утром голова будет болтаться, как у зарезанного петуха. Ей становится противно от этих «аннулирую», «делаешь вид», и с чего вдруг пришел на ум «зарезанный петух». Но как еще может выра­ жаться человек, если ему плохо? Сын ложится в постель и сразу засыпает. Редкий мальчик: как лег, так камнем ушел в сон, как в воду. Надя смотрит на телефон, ей хочет­ ся, чтобы позвонила Миля. И она звонит. — Надька! — кричит она.— Так дальше нельзя. Это — не жизнь. Это — прозябание. — Перестань,— Наде не хочется спорить. — Ты живешь, как привидение. Как бестелесное существо,—Ми­ ля задыхается от негодования,— ты не двигаешься, а колышешься, как паутина. Мне тошно смотреть, как ты бездарно гробишь свои луч­ шие годы. — А мне кажется, что это ты гробишь. Мотаешься, а что в итоге? — Я свое возьму. — А я уже взяла. У меня сын. — Сын, сын! У сына — все впереди. Отдай ему свою жизнь, пусть у него их будет две. Отдай, отдай, он тебя всю жизнь благодарить бу­ дет. Это главное качество детей — благодарность родителям. — У него нет родителей. У него только я. — А у тебя кто? У него — ты. А у тебя — никого. Миля — школьная подруга. Она — актриса, проклинает свою про­ фессию и мечтает выйти замуж за Знаменитость. Все равно за какую. «Когда, Надька, есть имя — есть личность. Насчет всего остального я не обольщаюсь. Все они друг друга стоят и отличаются только тем, что одни знамениты, а другие нет». Знаменитость можно прождать всю жизнь и не дождаться, поэто­ му у Мили роман с человеком, у которого никогда не будет имени. Он женат. Жена у него прекрасная, божественная женщина, но он ее не любит, а любит Милю. «Я ему верю,— говорит Миля,— если бы он сказал, что она у него мещанка, истеричка, что она его не понимает — такую банальность я бы не проглотила». Миля звонит поздно, поносит всех и вся, потом таким же разъярен­ ным голосом выстреливает свои последние новости: —■Мы сели на скамейку, и он стал глядеть на меня. Глядел ровно два года. Взгляд, как в средневековом романе. Что-то роковое и само­ убийственное. Я тоже глядела на него волшебно. Было огромное жела­ ние расхохотаться и уйти. Надя слушает, и ей хочется сказать: «Ну и ушла бы. На сцене тебе,