Сибирские огни, 1974, №4

Надя складывает тетрадки в портфель, рассматривает фиолетовые самолеты на обертках учебников и думает: «Есть разные дети. Есть де­ ти, у которых с малых лет живут в душе внимательность и жалость. Л у Олега душа как мяч, и сам он как мяч». Она бросает в ванну чулки и трусы сына, открывает краны. Снует из ванной в кухню: стирает и готовит ужин. Каждый вечер одно и то же: стирка, ужин, обед на завтра. Иногда она вспоминает что-нибудь и останавливается между кухней и ванной. Стоит застывшая, как в дет­ ской игре «замри», и лицо у нее в такую минуту потерянное и оби­ женное. — Олег! — кричит она в форточку.—Домой! Он послушно, с первого ее зова, покидает двор. Как маленький сол­ дат, возникает перед ней на кухне, готовый выполнить любой приказ. У них прочный договор: Олег после школы разогревает себе обед, ест, потом делает уроки, устные — вслух, письменные — с черновиками. Это дает ему право не ходить в группу продленного дня, на продленку. «Редкий мальчик»,— говорит о нем соседка Мария Ивановна из квар­ тиры напротив. Она учительница-пенсионерка и навидалась на своем веку всяких мальчиков. Встретив Надю на лестнице, она каждый раз заявляет ей: «Редкий мальчик, вы уж мне поверьте». Надя слушает и краснеет, со школьных лет она теряется и краснеет перед учителями. И сейчас, в тридцать, ей кажется, что любой учитель может ее спросить о чем угодно, такое у него право, а она обязана обстоятельно, полным предложением ответить. Встречи с Марьей Ивановной на лестнице и с молоденькой учительницей Олега на родительских собраниях — самые трудные минуты в ее жизни. Но сегодня она почему-то рада встрече с соседкой. — С работы? — спрашивает та. — С работы. Сейчас освобожу своего узника. Марья Ивановна улыбается ей, улыбка на прокуренном, сухом ли­ це выглядит гримасой. — Я иногда смотрю, как он бегает во дворе. Крепкий, здоровый мальчик. — И учится хорошо, Марья Ивановна, отличник. — В здоровом теле — здоровый дух. Вот так бы всегда: не смущаться, не столбенеть, а на равных. Странная эта Марья Ивановна, всю жизнь учила людей, а сама не на­ училась мало-мальски интересно разговаривать. Дома она говорит сыну: — Целый день тебя не вижу. А приду — ты сразу убегаешь. Олег стоит к ней спиной, поворачивает голову и из-за плеча смот­ рит на нее подозрительно. В ярко-синих глазах загорается протест. Глаза удивительные, она слышит их: «Ты что? У нас же уговор». Щеки, нос, кудри на л б у— по- детски безмятежны, а глаза все время в работе: что-то решают, вспоми­ нают, высчитывают. — Пойдешь, пойдешь,— успокаивает она его,— но хоть немножко поговори со мной. Что у тебя сегодня было? Сын поворачивается к ней, глаза гаснут, Надя видит, что он не по­ нимает, о чем она спрашивает. Не поймет и не хочет понимать. — Ничего не было. — Ничего не бывает только у тех... кто еще не родился,— говорит она. Сначала хотела сказать «у покойников», но передумала,— был в школе, что-то все-таки происходило. Мальчик морщит лоб, морщинки тоненькие, и от этого их много. — Симке «Спидолу» купят. А у Суздальцева брат в больнице. Суз- дальцев говорит, что у него чума.