Сибирские огни, 1974, №3

— Нам не угодишь,—сказал Яков,— а взял бы председатель себе земли, считали бы — вот хапает. — Я угождать никому не собираюсь,— резко сказал Анатолий.— Хлеб нужен ар­ мии, поэтому надо его сеять. — А не посеем, и отбирать нечего будет,— рассудил Яков.— Сунутся — хлеба нет, уйдут. До земли ли нам? Сейчас такая перетрубация — ой, да батюшки! — И в это время ты, Прон, оборвал связь. — Перебьешься. Да,— спохватился Прон,— ты же арестовать меня хотел. На.— Он отдал наган.— Как же без оружия. Или потом? Анатолий взял наган, спрятал его в карман. — Дурак ты, Прон, все-таки. — Дурак,— согласился Прон.— Яшка, жеребца накорми. — Накормлю. Ему сегодня праздник, как на Фрола и Лавра. И у нас ни дела, ни работы, пропащий день,— добавил Яков, считая разговор бесполезным. — Почему пропащий? — возразил Анатолий.— Все-таки поговорили. — А до чего договорились? — спросил Прон. — Ты не за себя говорил, за долж­ ность. Сам человек подневольный. В другом месте так же бы распоряжался. — Нам еще повезло, что такой председатель,— вступился Яков. — Я не говорю, что председатель плохой. — Тогда о чем и говорить? — О земле. — Господи, твоя воля! — Яков перекрестился.— И тростишь, и тростишь! Что те­ бе земля? Земля нынче богатая. Сколько в нее в революцию золота закопали • чудо страшенное. Она богатая, пусть побудет барыней. Может, и золото взойдет,— хитрень­ ко подхихикнул он. — Сеять надо,— твердо сказал Анатолий. — Разве я спорю,— сказал Яков и полез на сеновал. Прон и Анатолий остались одни. Прон тоже дернулся пойти прочь, но Анатолий, желая оставить последнее слово за собой, спросил: — Ты декреты Советской власти читал? — Грамотный. — Мир народам, земля крестьянам, а дальше? А дальше — хлеб голодным. Прон, было ли такое, чтоб русский человек голодному не помог? — Не было,— согласился Прон.— Если голодный немощный. А начнут воевать, крестьян от дела отдернут, и выйдет — разложи воробья на двенадцать блюд. — А как же, и воевать приходится. — Это рабочие воюют, им делать нечего, с землей не связаны. — За тебя же воюют, мать-перемать,— Анатолий даже выматерился. Прон взглянул на него с уважением, но все-таки упрямо сказал: — А за меня воевать пустой номер. — Ты бы знал, сколько в Красной Армии крестьян. — Если и есть, так, думаешь, по своей воле? Ха! Захомутали. Яков высунулся с сеновала. А Ведь Сеньки-то нету, Весь сеновал обсмотрел. Не вылезал? — Купаться, наверное, пошел. — Дак ведь увидели бы. Сбежал? д а ну! — отмахнулся Прон.— Пойду вздремну.— А ты,- посоветовал он Анатолию,— все-таки уезжай. Я па станцию не вернусь и из деревни не уйду, а здесь, по сравнению с тобой, мой верх будет, меня будут слушать. — Я останусь. Губа толще — брюхо тоньше,— пожал плечами Прон. Пошел к рукомойнику, сплеснул сверху тополиные пушинки, слил немного теплой воды на ладошку, пошлепал себя по лицу и шее.— Тебе же лучше хотел. Подумай. За семьей поеду, тебя отомчу. — Останусь. — Вольному воля, спасенному рай,— отозвался Прон и ушел. — Н е л а д н о е дело,— говорил Яков, спускаясь,— что он, через ясли пролез? Зачем? — Эх м у ж и к и , — сказал А н а т о л и й , — заправляя рубаху в брюки,— Пока вас не