Сибирские огни, 1974, №3

В начале лета, накануне того дня, когда Анатолий убил заразную шарыгинскую лошадь, к Прону явились с обыском. Ничего не нашли, требовали почему-то золотой столыпинский рубль, как будто он был меченый. Прон не сдержался, погнал милицио­ неров взашей. Милиционеры его не забрали, но поколотили крепко, здоровья убавили. Прон собрал ямщиков и подговорил их бросить ямщину, пойти по домам. Ямщики все были деревенские( согласились. Во-первых, болело сердце о незасеянной земле, а домой не отпускали даже на день: связь по тракту требовалась непрерывная; во-вто­ рых, Прона считали по-прежнему старшим, слушались. Прон приехал пока без жены: беременна. Взял с собой Сеньку Бакшаева, прибив­ шегося этой весной к ямщикам. Парнем Сенька был безалаберным, слушался только Прона. 's- на станции они застали Якова. Пока братья здоровались, Сенька прикарманил часы председателя. Яков сказал, что председатель спит в клети. Прон, злой на все начальство, пошел и запер клеть. Анатолий не проснулся. Прон вернулся в избу. Объявил Якову, что распустил ямщиков. Яков, видевший, что Прон приехал пустой, без почты, испугался и сказал осторожно: — Бога бойся, Пронька. Прон встал, как ударенный, отлягнул стул. — Бог! — крикнул он.— Ты мне про бога! — Он ухватился за столешницу, стол качнулся. Сплеснулась брага из полных стаканов, упала набок плетенная из лыка солонка. Яков, опасаясь, остановил брата: — Не ори. Я для сдержки. — Не ору,— ответил Прон и подошел к окну. О стекло билась черная муха. Прон, руки еще тряслись, поймал ее, оторвал одно светлое в прожилках крыло... «Жить бу­ дешь, летать перестанешь»,— сказал он и лбом уперся в белый от старости оконный переплет. У екатерининской версты, в пыли, спала Анька-дурочка. Вековые березы чернели сквозь обвисшие ветви коростами черной коры. Под окном сидел Сенька Бакшаев, иг­ рал плеткой, рассматривал взятые им в конторе председателевы часы, пел одну за другой частушки: Кабы не было муки, не было бы теста. Кабы не было ж ены , не было бы тестя. Прон отдернул шпингалет, толкнул от себя раму. — Чего распелся? Сенька спрятал часы, повернулся, посмотрел на Прона: — С тоски. — Ну, ори,-— Прон поставил на место солонку, рукавом подтер пролитую брагу. — Так ты чего говоришь, Яша? — Бога, говорю, бойся. — А я боюсь,— сказал Прон.— Боюсь. — Вот и возьми тебя за грош(— воскликнул брат.— Когда это ты его испугался? Раньше грозился на моих иконах мясо жарить. — Мясо моими зубами не угрызешь.— отозвался Прон.— Выбили мне зубы-то.— Остыв окончательно, он сел.— Дополни, ^плеснулось. Пока брат зубами вытаскивал вбитую в горло бутылки тряпочную затычку, Прон объяснял: — Ты говоришь — бог. Легко говорить. Ты думаешь, один бог? Вот возьми татар: алла, алла! Русский: господи, помилуй, евреи еще чего-то. Черемис вообще не поймешй: келеметище. Ты что, татарину запретишь думать, что его аллах хуже Христа, или ев­ рею, что наоборот. Хотя А у русских Христос,— размышлял Прон,— а как-то по-друго­ му. Похороны еврейские видел — сидят над покойником, молчат, как сговариваются. Наши бабы из-за одних похорон к евреям не пойдут, заставь-ка нашу бабу мужика молчком схоронить. Да jpo ты возишься, зубы портишь, отбей горло. / — Разве нет среди русских плохих? — продолжал Прон, снимая рубаху.— Есть. Также и у других. Как же один бог будет, если люди разные? Я бы еще поверил, если