Сибирские огни, 1974, №2

О ДВУХ СТИХОТВОРЕНИЯХ А. ТВАРДОВСКОГО 181 Или А. Ахматова: От других мне хвала — что зола. От тебя и хула — похвала. И все-таки стихи эти, каждое из которых само по себе прекрасно, не могут рассмат­ риваться нами в одном ряду с названным стихотворением А. Твардовского. Хотя бы потому, что первое из них — все-таки пей­ зажная зарисовка, пусть и содержащая в себе не только пейзаж, второе, хотя и та­ лантливая, но все же утратившая со време­ нем свое злободневное звучание подпись под плакатом военных лет. А третье — афоризм по поводу частного и глубоко личного случая. Да, афоризм этот стал по­ эзией, и все-таки побудительный его мотив носит характер узколичностный. Во всех этих стихах нет тех общественно значимых и до сих пор глубоко неизбывных для всех нас мыслей и чувств, которые порож­ дены нашими утратами на войне и кото­ рые отличают стихотворение «Я знаю, ни­ какой моей вины...». Стихотворение это, так больно задеваю­ щее душу каждого, кого война так или иначе опалила своим огнем, было написа­ но не во время войны. И даже не сразу по­ сле ее окончания. Оно было написано в 1966 году. Шесть строк, которые составили содер­ жание стихотворения, потребовали от поэ­ та не только его личного участия в трех войнах, через которые прошел он и из ко­ торых не пришли многие и многие другие — «кто старше, кто моложе». Эти шесть строк потребовали от него многолетнего ос­ мысления как его личного, так и общена­ родного опыта, добытого на войне и после нее. В процессе этого осмысления устанав­ ливалось соотношение того, какой ценой была завоевана в этой войне победа, с тем, как должна пониматься нами наша личная ответственность перед живыми и мертвыми, завоевавшими эту победу. Мысль вызревала в активной и непре­ рывной работе и, развиваясь, прошла че­ рез несколько этапов, все более и более уг­ лубляясь. Достаточно сказать, что между стихотворением «Зашел я в дом, где жил герой», в котором поэт впервые заявил о долге своей и нашей памяти перед па^вшиЛ ми, и стихами «Я знаю, никакой моей ви­ ны...» стоит около полутора десятков про­ изведений, подчиненных этому кругу мыс­ лей. Это — «Две строчки...», «Я убит подо Ржевом». «В тот день, когда окончилась вой­ на», «9 мая», «22 июня 1941», «Их памя­ ти», «Жестокая память», «Та кровь, что пролита недаром», «Есть имена и есть та­ кие даты», в значительной мере — «Космо­ навту» и некоторые другие. Одних этих сти­ хов, собранных вместе, хватило бы на кни­ гу. Книга эта писалась поэтом на протяже­ нии всей войны и многих послевоенных лет. А если к названным произведениям приба­ вить стихи «Лежат они, глухие и немые», и «Памяти Гагарина», появившиеся уже после стихотворения «Я знаю, никакой моей ви­ ны...», то время работы над этой книгой па­ мяти войны удлинится еще более, простер­ шись почти до самых последних лет жизни поэта. То есть она обнимает время, превы­ шающее четверть века. Так что же, стихи эти, в которых поэт на протяжении четверти века многократно и настойчиво возвращается все к одному и тому же предмету — нашей памяти о по­ гибших,— что же они, эти стихи, есть — простое накопление информации по данному поводу? Простое прибавление одних стихов, написанных на определенную тему, к дру­ гим, написанным на эту же тему? Если бы это было так, этих стихов просто- напросто не существовало бы в природе. Ибо не таков этот поэт, чтобы воду в ступе толочь. И если он многократно возвращал­ ся к одному и тому же предмету, значит, менялся, уточнялся, углублялся взгляд по­ эта на данный предмет. Углублялся и раз­ вивался вместе с изменением и обогащени­ ем личного нравственного опыта поэта и коллективного душевного опыта народа, изменявшегося и вызревавшего под воз­ действием летящего времени. В самом деле, межДу стихами «Две строчки» и «Я знаю, никакой моей вины...»— лежит не только интервал в двадцать три года, но простирается дистанция более су­ щественная для поэзии. Дистанция, опре­ деляющая собою расстояние между зарож­ дением, началом мысли, и ее окончанием, т. е. выражением в окончательном ее виде. «Мне жалко той судьбы далекой»,— при­ знается поэт в стихотворении «Две строч­ ки», говоря о погибшем воине. «Жалко!» — вот то слово, которое выражает главное в размышлениях поэта о памяти погибших. И чтобы ни у кого не оставалось сомне­ ния в том, что именно об этом, о чувстве жалости к погибшим, а не о чем-нибудь другом идет речь в его стихотворении, по­ эт уточняет: Как будто мертвый, одинокий. Как будто э т о я л е ж у... Здесь нет еще прямо выраженной мысли о том, что утрата эта — не единична, что она н а в с е г д а , что с нею, этой утратой, придется нам жить теперь в сю с в о ю жи з н ь . Мысль об этом приходит позднее, в стихотворении «В тот день, когда окончи­ лась война», написанном в 1948 году. В конце пути, в далекой стороне, Под гром пальбы п р о щ а л и с ь мы в п е р в ы е Со в с е м и , что погибли на войне. Как с мертвыми прощаются живые... Но вновь и вновь появится листва, И наши дети вырастут и внуки, А гром пальбы в любые торжества Н а п о м н и т нам о той большой разлуке. И все же — это еще не те мысли, где речь идет о долге перед павшими или — тем более — о чувстве вины перед ними. Правда, уже в замечательном стихотво- рении «Я убит подо Ржевом», написанном в 1945— 1946 гг. и сразу же ставшем знаме­ нитым, поэт говорит от имени погибших, об­ ращающихся к живым: