Сибирские огни, 1974, №2

180 ЛЕОНИД РЕШЕТНИКОВ Всякий другой поэт, убоявшись этих, ле­ жащих на поверхности «недостатков», тут же устранил бы их. Или хотя бы один из них. Скажем, второй. Тем более, что это не трудно сделать при помощи простой пере­ становки слов «скучно» и «тебе», Получи­ лось бы: «Тебе скучно будет, птичка...», где уже нет этих «бе-бу». Все так легко и просто. И — не правда ли — заманчиво? Но вот в чем дело: строка-то после этой переделки стала звучать не только легко, она стала звучать облегченно. Что же произошло? Утратилась интонация, то самое свойст­ во, которое для стихов А. Твардовского вообще, а для таких, как это, в особенно­ сти, очень важно. Важно, может быть, так, как ничто другое. И поэт отлично понима­ ет это. Вот почему он не поддается соблаз­ ну «подгладить» строку. Мудрость и муже­ ство мастера ограждают его от 'этого опро­ метчивого шага. Ибо главное для него все­ гда важнее второстепенного. А главное в данном случае, как мы уже сказали, — ин­ тонация. Вот ради сохранения этого-то главного — интонации — и пошел он, воз­ можно, на некоторые жертвы за счет чисто фонетического благозвучия строки. Другое дело — замена, которую автор произвел в последних изданиях в строке: «Добрая в дому жиличка», заменив слово «добрая» словом «легкая». Мне кажется, что от этой замены строч­ ка не выиграла. Дело в том, что эпитёт «легкая» дает лишь внешнее представление о ласточке, никак не связанное с поняти­ ем «жилички», как назвал птичку сам же поэт. Кроме того, первоначальное определе­ ние «добрая» влекло за собою в солдат­ ском сознании ряд дорогих ему ассоциа­ ций: «добрая жиличка» — добрая хозяйка — добрая женщина — добрая жена и т. д. Не говоря уж о рядом стоящих словах «в дому», на которые это определение «доб­ рая» тоже распространяло свой свет, вызы­ вая в нашем представлении ряд новых по­ нятий: добрый дом — добрая семья — доб­ рая жизнь. Все это так дополняло интона­ ционно-смысловое звучание стиха! Впрочем, в свое время я не удосужился спросить у автора, хотя такая возможность и была, чем же вызвана была эта его по­ правка. А теперь уж и спросить некого, а поучать — так и тем более... Я не однажды задумывался над вопро­ сом, почему поэт написал это стихотворе­ ние от лица «неизвестного бойца», но, есте­ ственно, не мог прийти ни к чему иному, кроме предположений. Одно из них тако­ во. Те слова, тот строй и тон, то просто­ сердечие, с которым обращены они к птич­ ке, исходи они прямо от автора, могли бы быть восприняты и истолкованы нами как сентиментальность, которая, как мы знаем, была совершенно чужда поэту. Вложенные оке в уста «неизвестного бойца», не иску­ шенного в делах поэзии, они свидетельст­ вуют лашь о простонародной наивности, непосредственности и сердечности этого бойца. В самом деле, кто же заподозрит, судя по всему, уже не молодого, прошед­ шего огня и воды солдата, в «интеллигент­ ской» сентиментальности. Предположить такое трудно. И вот, читая это восьмистрочное и, ка­ залось бы, безыскусное стихотворение, мы видим и траншею переднего края, и ласточ­ ку, прилепившуюся к «траншейной нише», и солдата, обращающегося к ней с призна­ тельным и прощальным словом перед тем, как покинуть эту траншею, ставшую для него и боевым рубежом, и укрытьем, и до­ мом. И представляем круг его мыслей и чувств, которые, в конечном счете, нахо­ дятся — по всей видимости — далеко-да­ леко отсюда, в том неизвестном будущем, которое, может быть, чревато для него смертельной опасностью, но, которое, не­ взирая на это, манит его пригрезившейся скорой победой и свиданьем с родным до­ мом, откуда когда-то, давным-давно выез­ жал он по утрам в поле или на луг, и его провожали своим щебетаньем ласточки, лепившиеся под карнизом тесовой или со­ ломенной крыши его дома, тогда еще цело­ го и невредимого... 2. «Я ЗНАЮ, НИКАКОЙ МОЕЙ ВИНЫ...» Это стихотворение состоит всего из од­ ного, да и то как бы не до конца написан­ ного предложения, из одной, не до конца произнесенной фразы, из одного — глубо­ кого и печального, но вдруг как бы пре­ рвавшегося или затаенного, подавленного — вздоха... Я знаю, никакой моей вины В том, что другие не пришли с войны, В том, что они — кто старше, кто моложе — Остались там, и не о том же речь. Что я их мог, но не сумел сберечь.— Речь не о том, но все же, все же, все же... Вот и все это шестистрочное ( ше с т и ­ с т р о ч н о е ! ) стихотворение, говорящее так много нашему сознанию и сердцу! Конечно, история русской поэзии знает стихи и покороче. И чтобы убедиться в этом, совсем не обязательно погружаться во глубину прошлого века. Девиз — «сло­ вам тесно, а мыслям просторно» — испове­ довался и позднее. Иван Бунин, поэт и че­ ловек не только прошлого, но и нашего ве­ ка, о чем свидетельствует хотя бы тот факт, что он был одним из многочислен­ ных читателей и почитателей «Василия Теркина», нарисовал в свое время выпук­ лую и эмоционально выразительную карти­ ну всего пятью строчками: В полночь выхожу один из дома, Мерзло на земле, шаги стучат. Звездами осыпан черный сад, И на крышах белая — солома: Трауры полночные лежат. А современники А. Твардовского — С. Маршак и А. Ахматова — умели быть и того лапидарнее. Скажем, С. Маршак: Ты каждый раз, ложась в постель. Смотри во тьму окна И помни, что метет метель И что идет война.