Сибирские огни, 1974, №2

ПОСЛЕДНИЙ КОСТЕР ГРИГОРИЯ ФЕДОСЕЕВА 149 «Разговор оборвался. Тихие дуновения ве- тра баюкали тишину, легонько качали синие вспышки костра. К полуночи воздух стано- вился все более резким и чутким. В нем от­ ражаются малейшие звуки, еле уловимый шорох курумов, незаметно сползающих с вершин в провалы... На юге по-прежнему густо синеет полоска льдистого неба. Тонко пахнет из ложбин свежим снегом...» «Разговор оборвался», но задушевный безмолвный диалог друзей продолжается, он необычайно тонко и выразительно пере­ дается «языком» и образами окружающей природы. Так глубоко и родственно проникнув во внутренний, душевный мир своего героя и внешние его проявления, сам проникаясь этим чувством; и сознанием единства чело­ века и Природы, писатель достигает потря­ сающей жизненной и художественной прав­ дивости, выразительности в раскрытии об­ раза Улукиткана. Перечитаем, например, страницы повести, где Улукиткан, ценою нечеловеческих уси­ лий спасая жизнь русскому инженеру-изы- скателю, после этого попадает сам в еще более безвыходное положение, угрожающее ему почти неминуемой гибелью от холода и голода в пустыне гор и снегов. На выруч­ ку ему приходят сама природа и прирож­ денная находчивость, стойкость и жизнелю­ бие жителя и труженика тайги. Полураздетого, обмороженного, измож­ денного старика спасает своим теплом ди­ кий зверь — счастливо «набежавший» на охотника сокжой, которого с неимоверными усилиями и настойчивостью скрадывает и убивает одним выстрелом Улукиткан. Горя­ чей кровью и сырой печенью оленя старик утоляет голод, в распоротых внутренностях его отогревает примерзшие к обуви ступни, закоченевшие руки, а в снятой шкуре зве­ ря, как в спальном мешке, проводит спаси­ тельную ночь. При кажущейся трагедийной натуралистичности всего этого эпизода, он, однако, потрясает читателя необычайной, просветленной и проникновенной правди­ востью живописи, силой торжества жизни над смертью. Завернувшись во влажную и теплую, ме­ хом наружу, шкуру сокжоя, «несколько ми­ нут старик находился в состоянии величай­ шего блаженства. По телу разлилась удиви­ тельная легкость, будто он, сбросив с плеч лета и заботы, вернулся в безмятежное утро своего детства. Отступила опасность, ушла смерть. И только ветер гудел над мертвым пространством да кричала над марью голодная птица...» Но и человек, благодарный природе за ее неистощимые, живительные и животворные щедроты и бескорыстие, платит ей благо­ дарной сыновней любовью, чутким и береж­ ным к ней отношением, избегая излишних жестокостей и ущерба по отношению ко всему живому, не нарушая родства с ним. При этом и раскрываются в человеке все его душевные, нравственные, волевые ка­ чества и черты. Приведенный ранее эпизод последней охоты Улукиткана на сохатого завершается таким великолепным финалом. «Сохатый увидел приближающегося чело­ века, еле удерживаясь на подламывающих­ ся ногах, шагнул навстречу охотнику. В его движениях, в том, как он свободно нес при­ поднятую голову, увенчанную огромной ко­ роной рогов, не было страха. Большие круг­ лые глаза его, в которых пылал закат, смотрели на эвенка с печальным открове­ нием, беззлобно. В них была лишь Мольба и жажда жизни. Старик не выдержал, опустились руки с ружьем. Он хотел отвер­ нуться, чтобы не видеть этих совсем по-че­ ловечьи осмысленных глаз, но не смог. И стрелять не смог...» Стоит привести еще один из заключитель­ ных эпизодов, показывающих состояние Улукиткана в предсмертные трагические минуты его жизни, чтобы видеть, как он, и умирая, всем своим существом ощущает не­ расторжимую близость к матери-природе. «Кое-как на четвереньках дополз он до ближайшей березки, обнял ее и, собравшись с силами, встал... Он прижался к березке, она была сейчас единственнной его опорой и сочувствующей свидетельницей его беды. Ему казалось, что если он выпустит ее из рук, тотчас оборвется и его связь с жизнью, с землей». Эта великая привязанность к родной зем­ ле и всему живому, неколебимая, почти фанатическая вера Улукиткана в спаси­ тельную, целительную мощь и щедрость природы, передающаяся и самому писате­ лю, обретает в сознании последнего более высокий, философский и поэтический смысл, особую значимость. «Захотелось... взобраться снова на одну из вершин Великого водораздела, еще раз с орлиной высоты взглянуть на безликую землю, царство болот, комариного гула, уродливых лиственниц где так долго скита­ лись мы с Улукитканом, где я оставил часть себя. Поклониться могилам погибших това­ рищей, не вернувшихся с нами из этих без­ людных пустырей. Их много. Они спят на Шантарских островах, на Селикане, под гольцами Сага и Ямбуя, на безымянных холмах Алданского нагорья...» И какие краски и образы, доступные лишь вдохновенному художнику и проницатель­ ному естествоиспытателю, находит писатель для изображения этой суровой и величавой' природы. Вот, например, удивительно поэтичное и точное, почти зримое и осязаемое изобра­ жение предгрозового состояния в горных вершинах. «Наверху ветер. Откуда-то по­ явилось дерзкое облачко. Оно дозором про­ неслось в вышине и растворилось над нами в густой синеве неба». Быть может, в силу особой своей пристра­ стности, больше того, некоторой сопричаст­ ности, я что-то переоцениваю, преувеличи­ ваю, но мне кажется, что даже и приведен­ ные отрывки из «Последнего костра» (а их можно бы умножить) по эмоциональной и психологической выразительности и психо­ логической проникновенности приближаются в какой-то мере к великолепному, предель­ но лаконичному и внутренне насыщенному письму хемингуэевской повести. Но главное в общности этих двух произ