Сибирские огни, 1974, №2

ПОСЛЕДНИЙ КОСТЕР ГРИГОРИЯ ФЕДОСЕЕВА 145 На высоком берегу бурной Зеи, через ко­ торую столько раз они вместе переправля­ лись вплавь и вброд, близ эвенкийского се­ ления Бамнак и строящейся Зейской ГЭС, писатель собственноручно соорудил на мо­ гиле Улукиткана памятник — может, един­ ственный в мире памятник такого рода: же­ лезобетонный четырехгранный тур, какие строят геодезисты на горных пиках, чтобы по ним ориентировать свои измерительные приборы и визуальные съемки местности. На гранях тура высечены трогательные и мужественные слова: «С тобой, Улукиткан, геодезисты и топографы штурмовали по­ следние белые пятна на карте нашей Роди­ ны», а на чугунной надгробной плите отли­ то одно из обиходных изречений старого проводника: «Мать дает жизнь, годы мудрость...» Но и после этого, с неутоленной творче­ ской жаждой и суровой взыскательностью, считая, что у него «не хватило способностей изобразить этого человека со всей полно­ той», писатель, уже на вершине своего твор­ ческого пути и зрелого мастерства, вновь возвращается к образу Улукиткана. И бук­ вально за несколько дней до своей внезап­ ной, для всех ошеломляюще неожиданной кончины завершает работу над рукописью, ставшей его лебединой песнею,— повестью о последних встречах своих с Улу- китканом, последних трагических днях его долгой, многострадальной и стоически светлой жизни. Этим произведением, вы­ плеснувшимся из самых глубин сердца, уже дававшего заметные перебои, писатель на­ меревался отметить и свое 70-летие (январь 1969 г.), до которого не дожил всего пол­ года. Мне довелось не по одному разу перечи­ тывать почти все, особенно ранние, рукописи Григория Анисимовича,— от набросков чер­ новиков до редакционных оригиналов и корректур', нередко случалось, как говорят, прикладывать к ним свою руку. Но делалось это, что называется, локоть к локтю с самим автором, очень чутким ко всякому, на его взгляд, «дельному» замечанию, совету, не­ обычайно работящим, просто не понимав­ шим, как это I можно уставать от такого чудесного занятия, как «корпение» над соб­ ственным творением. Впрочем, он никогда так не называл свои рукописи, бывал иск­ ренне неудовлетворенным своей «писани­ ной», считал, что «настоящим писателем» ему уже, видно, не стать, поздновато... И вот передо мною она — его последняя рукопись, привезенная из Москвы, с его похорон. Приложена была к рукописи чет­ вертушка сероватой газетной бумаги, на ко­ торой шариковой фиолетовой авторучкой написано: «1. Дописать 86 стр. 2. Дописать судьбу сына — 138 стр. 3. Исправить ран­ н и е ) Дубнова и Арсена...» — одиннадцать таких «пунктов», авторских наметок, возник­ ших, вероятно, после прочтения рукописи кем-то из друзей-литераторов или редакто­ ров, а может, в результате многократного просмотра ее самим автором. «Записки геодезиста» — «Мы идем по Во­ сточному Саяну» или «В тисках Джугды- ра», вводили нас в мир тайги и гор, кочевой, бивачной жизни землепроходцев, изыска­ телей и следопытов, полной неизведанных испытаний, преодолений и открытий. В наи­ более зрелом и мудром произведении Г. А. Федосеева «Смерть меня подождет» отстоя­ лись и откристаллизовались, нашли свое художественное, поэтическое выражение больше, чем в первых книгах, мироощуще­ ние, нравственные устои, жизненный опыт, талант и мастерство исследователя и худож­ ника. Как у всякого «самородка и самоучки» (а Федосеев в литературе, несомненно, был тем и другим), во всяком случае, на первых порах его писательской работы, незауряд­ ный талант его две трети жизни «варился в собственном соку». Инженер-геодезист, обычно в отдаленности даже от книг, один на один с таежным костром, вел свои путе­ вые'дневники и записи, не помышляя о лите­ ратурной стезе и дальнейшей судьбе своих «полевых тетрадей», на писательский путь он вступил уже «бывалым человеком», поч­ ти в преклонном возрасте. Естественно, что при разработке многолетних «залежей сырья», превращении их в художественные произведения, сказывались все эти обстоя­ тельства, недостаток профессионального пи­ сательского «образования» и литературного опыта. И даже в «беловых» его рукописях, в языке и стиле подлинно «самородное» и «богоданное» нередко соседствовало с явны­ ми, порой элементарными, литературными «огрехами» или «наносами». И хотя от кни­ ги к книге, которые поначалу и воспринима­ лись в большей мере как интересные «запи­ ски бывалого» и «человеческие документы», накапливалось, зрело мастерство, все отчет­ ливей определялись манера и почерк писа­ теля. Но и в новой рукописи можно было еще натолкнуться иногда на такие, к приме­ ру, «литературные красивости», как: «На хо­ лодных плечах скупой земли потухал кро­ вавый закат». А следом шла тончайшая, подлинно художническая живописность: «В этот краткий час между светом и тьмою... воздух становится необыкновенно чутким, как в летнем зное паутинка...» Последнее его произведение с первой гла­ вы захватывает своей потрясающей проник­ новенностью и правдивостью, цельностью и завершенностью самого содержания, автор­ ского чувства, глубиной раскрытия человече­ ской души. В этой повести автор предстает перед нами совершенно новым, несравнимым с прежним автором «записок геодезиста»,— именно более зрелым писателем, художни­ ком в полном смысле этого слова. И пусть это покажется излишней интим­ ной сентиментальностью, но не могу не признаться, что, пожалуй, впервые в своей редакторской практике я с таким душевным трепетом взялся за работу над этой руко­ писью, излил на нее едва ли не больше, чем чернил из своей авторучки, невольных, не­ сдержанных слез... Еще прй первом чтении рукописи мне.как- то сразу припомнилось, будто рядом с нею легла на стол другая, в свое время необык­ новенно потрясшая меня книга — повесть 10 Сибирские огни № 2.