Сибирские огни, 1974, №2

ПОСЛЕДНИЙ КОСТЕР ГРИГОРИЯ ФЕДОСЕЕВА 143 русскую. Вот так бы написать хоть одну страничку о нашей матушке Сибири. А пом­ нишь, когда плыли сюда, до чего вживе, близко казались и репинские «Бурлаки», и левитановское «Над вечным покоем», хоть сейчас и совсем другая жизнь на Волге, другие люди, другие картины? Но без Не­ красова, без Горького, без Репина этого по- настоящему не поймешь, не почувствуешь... Эх, поздновато я принялся за свои книжки, только теперь немножко начинаю понимать, как надо бы писать... Эти раздумья, высказанные вслух, были продолжением наших разговоров на палубе теплохода, разговоров в нашей многоязыч­ ной .писательской и сибирской земляческой «кают-компании», в которой частенько со­ бирались в этом плаванье Ефим Пермитин, Георгий Марков, Павел Нилин, Сергей Сар- таков и многие другие литераторы — участ­ ники горьковского юбилейного пленума. Но, как мне показалось, сейчас Григорий Анисимович говорил непривычно много и взволнованно, будто спешил высказать что- то самое заветное и элегическое, похожее на исповедь и прощание. Был он необычно грустен, выглядел устало, глубже и рельеф­ нее казались складки на лице и морщины на высоком с залысинами лбу и совсем бе­ лыми висками, какая-то томительная сосре­ доточенность появилась в обычно усмешли­ вых глазах. Он озабоченно поглядывал на часы, видимо уже беспокоясь о предстоящем своем отлете, хотя, как я знал по многим совместным поездкам, он не выносил пред-, отъездной суеты и треволнений, всегда за­ ранее и обстоятельно готовый в ближнюю или дальнюю дорогу, привыкший к кочевой жизни изыскателя и землемера. На этот раз заметно было в нем какое-то внутреннее напряжение, будто смутное предчувствие че­ го-то, ожидающего его в предстоящем пути... Мы заговорили о рукописи, которую он недавно закончил и обещал сразу, по приез­ де в Москву, отправить в Новосибирск, в «Сибирские огни». Частично я был уже зна­ ком с рукописью, знал, что он работал над нею все последнее время, очень напряжен­ но, трудно, и сейчас, закончив ее, был не­ доволен ею. — Понимаешь, эта вещь для меня очень много значит,— говорил он, раздумчиво на­ клонив голову и глядя в землю.— Пожалуй, это первая книжка, над которой я столько мучился, ну, как... писатель, что ли... Раныйе было легче — просто лез из меня сам ма­ териал, мои полевые дневники и записки, надо было привести все это в какой-то по­ рядок, связать да выложить как следует. А тут, понимаешь, пришлось не только вспоминать, а и обдумать и передумать мно­ гое и об Улукиткане, и о своей жизни. А главное — найти для этого настоящие, свои слова, свои выражения — вот самое трудное для меня, нет же у меня литератур­ ной подготовки, а может, и писательского таланта не хватает. Вот переписал несколь­ ко раз почти всю повесть, а и сейчас неохо­ та отдавать, надо бы еще самому покорпеть, посидеть над ней, хоть и понимаю, что едва ли добьюсь того, чего хотелось... А как тебе название — «Исповедь у затухающего кост­ ра»? Не очень напыщенно? Хотелось, чтобы все было из души, от жизни, а что получи­ лось, не знаю. Да вот и время поджимает, а у меня еще столько сырья, запасов мате­ риала и заготовок, задумок... Эх, черт дери, призанять бы у кого десяток-полтора годи­ ков. Ты, случаем, по дружбе не поделишься? — невесело усмехнувшись, но с обычной лу­ кавинкой подмигнув, он энергично потряс меня за плечо. Речь шла о рукописи, посвященной пос­ ледним дням жизни таежного следопыта, испытанного проводника геодезистов, верно­ го друга и спутника — старого Улукиткана. 3 В каждой из книг Гр. Федосеева, начиная с «записок геодезиста» («Мы идем по Во­ сточному Саяну», «В тисках Джугдыра»), собственно, и составляющих основу всех последующих произведений, одним из глав­ ных действующих лиц в повествовании яв­ ляется сам автор-рассказчик, выступающий не только свидетелем, наблюдателем и ис­ следователем, а непременным активным уча­ стником описываемых событий, непосредст­ венно причастным и к судьбам своих героев. Может быть, только в таких, более чем другие приближающихся к «чистому» жан­ ру повести и романа, произведениях, как «Пашка из медвежьего лога» и «Злой дух Ямбуя», автор, следуя определенному за­ мыслу и литературной форме, в создаваемых им образах (Лангары, Карабаха и других) позволяет себе отступить от строгой доку­ ментальности исходного материала. В автор­ ском вступлении к своей едва ли не самой значительной и в литературном плане наи­ более зрелой книге «Смерть меня подождет» писатель делает следующее признание: «Труд исследователя всегда был тяжелым испытанием. Ему я посвятил всю свою жизнь. Но я не подозревал, что написать книгу куда труднее. Порою меня охватывало разочарование, я готов был бросить свою ра­ боту, и. только д о л г п е р е д с в о ­ и м и м у ж е с т в е н н ы м и с п у т н и к а- м и (выделено мною.— А С.) заставлял меня снова и снова браться за перо». А их, этих мужественных спутников, ставших за­ тем и «сквозными» литературными героями, действующими лицами почти всех книг пи­ сателя, назовем хотя бы таких, как Василий Мищенко, Трофим Пугачев, Кирилл Лебе­ дев и другие,— у него было бесконечно мно­ го. И он считает своим долгом повиниться перед ними за то, что в книгах «Тропою ис­ пытаний», «Смерть меня подождет» автором «смещены многие фактические даты и неко­ торые места событий» и что сделано это «по мотивам литературного характера». Подлинная же суть этих «литературных мотивов» состояла прежде всего в том, что огромный и богатый жизненный материал и опыт писатрль из книги в книгу стремился «уплотнить», сконцентрировать в художест­ венно полнокровных образах и композици­ онном единстве развития действия, расхры-