Сибирские огни, 1974, №1

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ЗАБОТЫ СЕРГЕЯ ЗАЛЫГИНА 165 постепенно и незаметно для нас переходил к постановке общих проблем, которые можно обозначить как «человек и общество» или «человек и природа». И зображ ая наше прошлое — гражданскую войну или собы­ тия 30-х годов—он говорил и о том, что вол­ нует нас сегодня, о том, что необходимо за ­ думаться над темой «человек и революция». И теперь, когда он опубликовал книгу об Антоне Павловиче Чехове, он снова пред­ стал перед нами как писатель, решающий более общую задачу, чем простое литерату­ роведческое исследование о творчестве ге­ ниального художника, задачу, которая мо­ ж ет быть сформулирована как «человек и искусство». Эта способность рассматривать явления и факты жизни, которые он исследует, с точки зрения общих вопросов бытия, спо­ собность извлекать из них, простых и част­ ных, общие закономерности, которые так или иначе определяют в конечном счете на­ шу жизнь,— одна из существенных особен­ ностей творчества С. Залыгина, позволяю ­ щ ая сказать, что мы имеем дело с философ­ ской прозой нашего времени не только по существу, но и по своей форме. Нетрудно заметить, что С. Залыгин в своих произведениях изображ ает не столько действующего героя, сколько героя р аз­ мышляющего. Он обязательно из самого обыденного факта пытается извлечь его смысл, вытащить его на поверхность непре­ менно через полемическое столкновение двух или более разных по характеру лю­ дей. Вспомним его очерки, доставившие пи­ сателю известность,— «Весной 1954 года» и «Красный клевер». В первом из них хозяй­ ственный руководитель нового типа Баш ла- ков утверж дается в своих принципах в сло­ весном поединке то с Пислегиным, то с Па- устовым. Он утверж дается как человек, мыслящий широко и перспективно, которо­ му чужды и пислегинская изворотливость и Паустовская собственническая односторон­ ность. Еще более ярким оказался партийный ру­ ководитель Баж енов в очерке «Красный клевер». Тут уж е совсем «просто»—изобра­ ж ается заседание бюро райкома с поста­ новкой не обычных вопросов, а тех, что «пря­ мо из жизни, прямо с колхозного поля» са ­ ми просятся на авторитетное и всесторон­ нее обсуждение. Собрание, обсуждение... Что мож ет быть более противопоказано ху­ дожественному произведению! Сколько раз иные писатели спотыкались на этом необхо­ димом им по ходу событий собрании! Одна­ ко за тем, что происходит на заседании партийного бюро у Залыгина, мы следим с огромным интересом и неослабевающим вниманием. И потому, конечно, что изобра­ ж ает его художник, и потому, что здесь ри­ суется оригинально, творчески мыслящий партийный руководитель. Нас увлекла са­ ма мысль его, развивающ аяся неожиданно, остро, глубоко. В повести «На Иртыше», в романах «Тро­ пы Алтая» и «Соленая Падь» явно замедле­ но действие. Но как пространны речи героев этих произведений, как необычно увлечены они полемикой или выражением своих прин­ ципов жизни, своих верований! Совершенно очевидно, что С. Залыгин — поэт мысли, а не действия, если, разумеет­ ся, не принимать в расчет действенность самой мысли. Книга «Мой поэт» — книга о Чехове, как его видит сегодня Залыгин, и в то ж е вре­ мя это исповедание своего «символа веры» в трудном искусстве слова. Этим-то она прежде всего нам и интересна. В свое вре­ мя у нас писали «Охранную грамоту» (Б. Пастернак) и «Сумасшедший корабль» (О. Форш), в наше время — «Мой поэт» и «Мой Дагестан». Ж анрового открытия здесь пет. Есть одинаковое беспокойство писате­ ля за судьбу литературы, за судьбу искус­ ства в наших небывалых условиях, есть одинаковое ж елание осмыслить то, что сам художник делает и что вокруг происходит. С. Залыгин то и дело выходит за пределы чеховских произведений, чеховских идей, так как на самом деле не писал ни биогра­ фии писателя, ни исследования о его твор­ честве. По ходу размышлений об особенно­ стях внутреннего мира Чехова и его пони­ мания литературы, Залыгин говорит то о подтексте, то об исповедальной прозе, а то о неприятии того искусства, которое давно уж е стало безответственным. Злободневно и полемично звучат многие его утверж де­ ния. «Откровенность, меланхоличность его (Ч е­ хова,— Н. Я.) искусства, видимое отсут­ ствие в нем строгого сюжета и старания убедить — зам етят многие. Зам етят и даж е усвоят. ...Но не зам етят при этом и не усвоят чув­ ства тревоги за человека, ответственности за него... Вдребезги разбивается рояль, об­ ломки ж е выдаются за новое слово искус­ ства, за необыкновенное открытие, за со­ вершенную и самую современную конструк­ цию». Тут ж е с не меньшей страстностью и убе­ жденностью скаж ет С. Залыгин о сущест­ венном пороке искусства настоящего и про­ шлого: «Нам известно и такое искусство, кото­ рое угождает, льстит человеку. — Чего вы ж елаете, голубчик,— мож ет быть, счастья? Равенства? Святости? Т а­ ланта? Знаний? Не надо ли еще чего-ни­ будь? П роявляйте вкус и сознательность: требуйте! желайте! Наш доктор не выдумывал ни себя, ни других, никому и ничего не обещал. Он ста­ вил диагноз. А это — лучший и самый чест­ ный способ обещать». Что такое льстить человеку? Это значит льстить обществу, времени, в которое оно существует, это значит льстить своей эпохе, словно человеку в дни его преуспеяний ни­ чего не остается, как увенчать себя л ав р а­ ми. Ставить диагноз — это значит изучать свою эпоху спокойно, объективно, историче­ ски, всемерно поддерживая ее здоровые со­ зидательные силы и не закры вая глаз на ее болезни. С. Залыгин яростно выступает про­ тив «льстивого» искусства, ибо оно несов­ местимо с подлинным искусством, искусст­ вом правды. «Героичного героя» мы до