Сибирские огни, 1974, №1

164 Н. ЯНОВСКИЙ бя. Только актеру нужен еще автор и ну­ жен режиссер; писатель при создании им образа воплощает в себе и то, и другое, и третье... Этой «другой» личностью опять- таки является его герой». Следовательно, поглощенность авторского голоса голосом главной героини в романе «Южно-американский вариант» — не худо­ жественный просчет писателя, а его принци­ пиальная установка, продиктованная ж ела­ нием как можно объективнее, изнутри кон­ кретизировать истину, которую несет его образ, которая обусловлена стремлением ав­ тора непосредственно проникнуть в сам про­ цесс движения мысли героя, в процесс рож ­ дения мотивов его поведения. Позиция ав­ тора определяется в этом случае не количе­ ством «положительного» в герое, а тем, кто есть он сам непосредственно в его отноше­ ниях к людям, к фактам и событиям жизни. Смысл образа, а следовательно, и автор­ ская позиция именно в этих часто очень разнородных отношениях. В этом смысле очень показательна заклю ­ чительная сцена романа «Южно-амери­ канский вариант» — так сказать, итоговое размышление Ирины Викторовны, начинаю­ щееся горькими словами: «Ну, а дальше?» Ирина Викторовна, отнюдь не идеальная женщина, в чем-то недалекая, а в чем-то проницательцая, но всегда честная и с собой, и с людьми, задает себе нелегкие вопросы: чем жить и как жить дальше? По форме эти вопросы звучат игриво и легкомысленно: «Вот пойти да и улыбнуться Строковско- му. А что?! Улыбнуться, храня в памяти светлый образ рыцаря! Строковскому больше и не надо — одну улыбку со значением, он из таких, которые все остальное сразу ж е берут в свои руки... Он и возьмет, да еще как!» А по существу? Это — ж ест отчаяния, не меньше, ибо и она сама — и читатель! — хо­ рошо знают, что ничего подобного она не сделает. Если к Никандрову она шла из внутренней потребности вырваться из круга Мансуровых, то тут же ясно, что ее ждет. Все же бодрясь и на что-то надеясь, Ири­ на Викторовна с вызовом подумает: «Или встретить в коридоре НИИ-9 Никандрова и сказать, чтобы он снова и немедленно уез­ ж ал на Северный Кавказ». Но и этого она не сделает, так как отчет­ ливо понимает — вместе с автор ом !— что Никандров никуда не уедет: «...Не уедет сразу, а только тогда, когда у него снова не будет другого выхода. Он ведь и в тот раз тоже непросто так уезж ал, он спасался, и, значит, было все, от чего люди вынужде­ ны спасаться бегством!» И к Строковскому, и к Никандрову опре­ делены абсолютно ясные отношения, едва ли не в полной мере совпадающие с чита­ тельским представлением о них. Но Ирина Викторовна продолжает размышлять, так как и ей — и автору! — надо еще опреде­ лить свое отношение к себе, к такой пере­ жившей все Ирине Викторовне: «А вот она уж е не убежит, нет. Ни к одному Рыцарю». Снова верно, думает читатель. Один Ры ­ царь иллюзорен, к нему прибегали не от Хо­ рошей жизни, другой — не оправдал возла­ гаемых на него надежд, обманул. Некуда ей бежать. А от самой себя не убежишь. Наконец, последний вопрос — о вине, он тоже, оказывается, ее занимает, как и ав ­ тора, как и читателя: «А что?! Ей было бы просто обвинить Никандрова во всех смерт­ ных грехах, так ведь у нее был тогда ее Рыцарь!» Трудно и больно, но в этом надо при­ знаться, не один. Никандров виноват «во всех смертных грехах», но и она сама со всем ее содержимым — с Рыцарем, прежде всего, а потом — с Мансуровым-Куриль- ским, сыном, подругами из НИИ и проч. К ак тревога и боль, проникающая все глуб­ же и глубже, как крик о помощи, прозвучал для нас, читателей, а следовательно, и для автора, последний ее вопрос к себе, завер­ шающий роман: «А теперь?» В нем не только констатация пустоты и никчемности прожитой жизни, но и проблеск надежды , так как с осознания своих недо­ статков, с обнаруж ения пороков личных и . общественных начинается любое возрож де­ ние, любой поворот к новому. Проблеск — это так еще зыбко и неопределенно, все же остальное заполнено здесь авторской болью и тревогой. Произошел «чудесный сплав» речи героя и автора, рождающий в конеч­ ном счете объективизированную истину до наивозможного в художественном произве­ дении предела. Самораскрытие Ирины Вик­ торовны — это одновременно и раскрытие героя в его взаимных и взаимнодействен­ ных отношениях с автором. Ш ирочайшая амплитуда колебаний в оценке образа Ирины Викторовны связана как раз с тем, что в большинстве случаев не учитывается эта стилистическая специфи­ ка романа. Налицо практическое применение своих теоретических положений и выводов, инте­ реснейшее использование своего и чужого опыта в разработке той линии современной прозы, которая все настойчивей и настойчи­ вей переносит в сферу сознания героя всю совокупность конфликтов и противоречий действительности, так сказать документали- зируя и недокументальную литературу. К ак бы ни были оригинальны и содерж а­ тельны выступления С. Залыгина по разным вопросам литературы, книга о Чехове, не­ сомненно, выделяется среди них, является принципиально важной для писателя, вхо­ дит в его творческую ж изнь наравне с по­ вестью «На Иртыше» или романом «Соле­ ная Падь». К книге «Мой поэт» С. Залыгин подби­ рался давно и и зд ал ек а.'И тогда, когда пи­ сал свои первые рассказы и очерки, и тог­ да, когда размышлял о творчестве П авла Васильева или Л еонида Мартынова. Он уж е дум ал о ней, когда в статьях о литера­ туре вы раж ал свое отношение к писатель­ скому труду, и тогда, когда создавал ром а­ ны «Тропы Алтая» и «Соленая Падь». С. З а ­ лыгин всегда тяготел к философии, к обоб­ щениям крупного плана, он всегда ж аж дал осмысления фактов действительности с раз­ ных, нередко неожиданных сторон. Расска­ зы вая о близких нам ф актах и событиях, он