Сибирские огни, 1973, №12
чей! Мне ты дашь сколько? Трешницу, не более. И выходит, твоя при быль равна сорока семи рублям. Он вынул из плоской корзины осетрика и швырнул его. К огню. Осетрик был невелик — килограмма на полтора. Треугольник носа, ко жа шершавая, тело — клином. Рыба не рыба, ящерица вроде. «Реликт», —думал Владимир Петрович. Он вынул два рубля и дал Малинкину. Тот сунул бумажки в карман, присел к костерку и стал руками грудить остывающие угольки. И огонь стал пошевеливаться, синеть, ходить от светами. — Как живем? — спросил Владимир Петрович. — Хрен его знает, как живу,— ворчал Малинкин.—Связался с ры бой, лунатиком стал. Вот, все храпят, а мы ездим. Костер осветил севшего поодаль Малинкина — племянника. Лицо старшего Малинкина виделось предельно ясно: сдавленное с боков так сильно, что глаза выпучились и налились. Странное лицо. «Где я его ви дел?»— вспоминал Владимир Петрович. — Как день прошел, старички? — спросил он. — Нас чуть не пымали,— заявил Васька. Это ему показалось смеш но. Он захихикал, и Малинкин с неудовольствием смотрел на него. Владимир Петрович недоумевал: смех был глуп, но отвечал какому- то юмору положения. Вот только в чем этот юмор? — А если поймают? — спросил он. — Придется тебе сидеть на одних ершах,— пояснил Малинкин.— Жир с брюха слезет. Ишь, расклинило...—Он ткнул пальцем в живот — Сколько мы в тебя доброй рыбы впихнули. Тонну. — Я плачу... — А что с тебя возьмешь?.. Свыше двух рыб тебе в день не усидеть. А хорошие адреса дал твой дружок, с деньгами его знакомые. Лакомы, сволочи, до запретной рыбы. Я к ним с корзиночкой, с безменчиком. Встречают меня гражданочки в брючках. Малинкин выпятил нижнюю губу и вдруг запищал женскими разны ми голосками: — Уж вы нам стерлядки, вы кастрючка, нельмочку... Мы заплатим, не пожалеем... А коего черта заплатим, когда ловля кончается. Сегодня нас чуть не сграчили. Остров! Черт его знал, что Сергеев нас караулит. Вон, Васька в штаны наклал. Племянник с готовностью признался: — Так они на двух моторах выперлись. Картинки! Я шнур не сразу нашел. А сеть мы там бросили. — Вот они, наши денежки,— говорил Малинкин.—А время-то золо тое, стерлядь идет. Здесь ее навалом против острова. Дно хрящеватое, жратвы много... Тут она, тут! Слышь, вот если бы ты... Он придвинулся к Владимиру Петровичу и схватил его за плечо. Владимир Петрович смекнул, какой будет разговор: выпятившийся лоб Малинкина был для него плексигласовым щитком. За ним он видел медленное шевеление колесиков устарелой конструкции. Нет, нет, не со глашаться. Ну их, стерлядей. От них нездоровая полнота, ими, как ни держи себя в руках, объедаешься. — Ты вот что делай,—внушал Малинкин.— Остров-то где? Против палатки, под твоим надзором. Увидишь Сергеева, просигналь нам, повесь трусы либо майку на крайний куст, будто сушишь,— а мы догадаемся. Владимир Петрович качал головой. — Соучастие предлагаешь?.. Де юре и де факто?.. — Факто, факто... Какое к черту соучастие, коли ты белье сушишь? А стерлядь тут, против острова, она по дну ползет, пузо чешет. Нежная, сладкая. Ежели сравнивать, то кастрюк —это твоя законная баба, а стерлядка —девушка.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2