Сибирские огни, 1973, №12

щйми заявлениями: «Как ни трудно разгра­ ничивать в поэзии форму от содержания, все же должен сознаться, что развилась и усовершенствовалась только форма, только внешность. Содержание же в громадном большинстве случаев крайне скудно: поэты только «делают вид», будто что-то говорят, повторяя давно сказанное, перепевая давно известное. Поэтому при всем разнообразии технических приемов современные русские поэты мучительно похожи друг на друга, все на одно лицо». Со всей непримиримостью он обрушива­ ется на книги, в которых были только «гладкие стихи», но не было первейшего элемента поэзии — художественных откры­ тий, новизны восприятия мира. Наиболее употребительными в его критике становятся понятия «живой поэт», «живая поэзия» и «мертвые стихи». Именно по этому водораз­ делу «живого» и «мертвого» проходят его разграничения поэзии подлинной и ненуж­ ного стихотворчества. Высший образец «живого поэта» для него в те годы — Блок. На неярком фоне 1912 г. он ставит на первое место среди дебютантов Н. Клюева с книгой «Сосен перезвон» только потому, что «у него нет стихов мертвых, каких много у современных стихотворцев», хотя, без со­ мнения, «огонь религиозного сознания», ок­ расивший его стихи, был чужд Брюсову. Но он, идя на уступки принципиального ха­ рактера, решил поддержать «огонь» вообще на фоне всеобщего затухания поэзии. Не случайно поэтому положительное отноше­ ние Брюсова к Н. Клюеву, быть может, не­ сколько преувеличенное, совпадает с вни­ манием к поэту Блока и объясняет истоки увлечения Н. Клюевым начинающего Есе­ нина. Не удовлетворяясь в полной мере никем из современников, не видя в них способно­ сти двигать поэзию в завтра, критик меч­ тает о появлении «Грядущего поэта», кЬто- рый вдохнет душу в мертвые формы, при­ даст смысл разработанному «механизму стихотворчества». Надо, впрочем, иметь в виду, что в 10-е годы его искания «Гряду­ щего поэта» проходили в стороне от реаль­ ных процессов становления нового метода, связанного с новаторством Горького. По­ иски новых путей в искусстве вытекали из неудовлетворенности творческими принци­ пами символизма, но не ознаменовались еще пониманием социальных сдвигов, веду­ щих к обновлению всей культуры. Брюсов же только в догадках, смутно, незрело, но убежденно ставил вопрос о больших пере­ менах в будущем искусстве. В своем литературном окружении Брюсов более всего не любил «подбрюснико:» своих старательных подражателей, как не любил всех, идущих проторенными путями. По-иному, заинтересованно, он относился к своим оппонентам из других поэтических школ. По свидетельству Н. Асеева, посе­ щавшего «Брюсовские среды» в 1914 г., иногда попадал сюда и Маяковский, и тог­ да разгорались споры «врагов». Маяков­ ский, находясь тогда в союзе с футуриста­ ми, подписался под призывом манифеста «Пощечина общественному вкусу» (1912): «Стащим бумажные латы с воина Брюсо­ ва». Валерий Брюсов был для футуристов фи­ гурой, которую необходимо опрокинуть. В условиях ожесточенных нападок с их сто­ роны Брюсов, сохраняя спокойствие и объективность, с глубоким вниманием вгля­ дывался в силы и возможности группы. Он написал ряд развернутых критических ста­ тей о футуризме и его отдельных предста­ вителях. Его привлекали отдельные пункты их доктрины, в частности, провозглашение поэта Лицом Своего Времени, а также ис­ кания в языке, как реакция на обветшалую поэтику прошлого. Брюсовские оценки но­ вого течения несколько преувеличены. Он склонялся даже к тому, чтобы предполо­ жить «возможное будущее» футуризма, и не видел, что оба направления, и симво­ лизм и футуризм, имеют общие модернист­ ские корни. В то же время злободневным был его спор с футуристами по поводу от­ рицания ими культурных ценностей. Из общей массы поэтов футуристической школы Брюсов выделил тех, кого нельзя было ограничить рамками направления и кому в недалеком будущем суждено было стать ведущими поэтами. Это — Маяков­ ский, Асеев, Пастернак. Критик оказался поистине прозорлив в их оценке. Сказанное о Маяковском в 1914 г. только на основа­ нии одной книги, — «у него есть свое вос­ приятие действительности, есть воображе­ ние и умение изображать», — в контексте брюсовских выступлений тех лет означало высшее признание поэта. Тогда же сурово и доброжелательно бы­ ла рассмотрена Брюсовым первая книга Пастернака «Близнец в тучах» (1914). Су­ ровая критика недостатков во «владении стихом» послужила хорошей школой для молодого поэта. Но уже в первых выска­ зываниях о Пастернаке определена самая сильная черта его таланта — яркая само­ бытность (черта, отмеченная также Горь­ ким) . В годы Советской власти Брюсов ^ актив­ но сотрудничает в первых критико-библио­ графических журналах и — как рецензент — в Госиздате. В 1921—1924 гг. он — ве­ дущий обозреватель поэзии в журнале «Пе­ чать и революция». Вопросы выработки марксистской методологии, поднимаемые в журнале, активная борьба с формалистиче­ ским методом опоязовцев не могли не спо­ собствовать усилению социологических эле­ ментов в критике Брюсова. Его послеок­ тябрьские статьи «Смысл современной поэ­ зии» (1920), «Пролетарская поэзия» (1920), «Среди стихов», «Вчера, сегодня, завтра русской поэзии» (1922) по глубине анализа литературных явлений начала XX в. принадлежат к лучшим страницам советской литературной критики. Статья «Вчера, сегодня, завтра русской поэзии» написана к пятилетию советской поэзии, но выходит за пределы обзора. Это — глубокий разрез всех фаз движения рус­ ской поэзии на рубеже двух эпох, из кото­ рого следуют выводы о том, что Октябрь открыл небывалые возможности творческо­ го расцвета культуры. Историческая пер­ спектива «завтрашнего дня» поэзии, рож