Сибирские огни, 1973, №11

надо было, чтоб завертелась, закружилась, закричала от боли и радо­ сти эта огромная махина — жизнь. Но только — кажется. На самом де­ ле сидишь,-тупо смотришь в паркетный пол и думаешь черт знает о чем. О том, что вот — ладили этот паркет рабочие, а о чем они тогда говори­ ли? И вдруг в эту минуту, в эту очень точную минуту из каких-то тай­ ных своих глубин Лобастый произносит... Спокойно, верно, обдуманно: — А денечки идут. Пронзительная, грустная правда. Завидую ему. Я только могу за­ поздало вздохнуть и поддакнуть: — Да. Не идут, а бегут, мать их!.. Но не я первый додумался, что они так вот — неповторимо, безог­ лядно, спокойно — идут. Ведь надо прежде много наблюдать, думать, чтобы тремя словами — верно и вовремя сказанными — поймать за ру­ ку Время. Вот же, черт! Лобастый медленно (он как-то умеет — медленно, только себе) сме­ ется: — Эх, да не зря бы они бежали! А? — Да. „ Только и всего. Лобастый отломал две войны — финскую и Отечественную. И, к примеру, вся финская кампания, когда я попросил его рассказать, уло­ жилась у него в такой... компактный, так что ли, рассказ: — Морозы стояли!.. Мы палатку натянули, чтоб для маскировки, а у нас там была печурка самодельная. И мы от пушек бегали туда по­ греться — каждому пять минут. Я пришел, пристроился сбочку, задре­ мал. А у меня шинелька ■— только выдали, новенькая. Уголек отскочил, и у меня от это вот место все выгорело. Она же — сукно — шает, я не учуял. Новенькая шинель. — Убивали же там! — Убивали. На то война. Тебе уколы делают? — Делают. — Какие-то слабенькие теперь уколы. Бывало, укол сделают, так три дня до тебя не дотронься: все болит. А счас сделают - в башке не гудит и по телу ничего не слышно. ...И вот Носатый прет на Лобастого: — Да их же нельзя вместе-то! Их же... Во дает! Во тункель-то! — Не ори, —-советует Лобастый. — Криком ничего не возьмешь. Носатый — это не загадка, но тоже... ничего себе человечек. Все знает. Решительно все. Везде и всем дает пояснения; и когда он кричит, что волк съест козу, я как-то по-особенному отчетливо знаю, что волк это сделает — съест. Аккуратно съест, не будет рычать, но съест. И ко­ сточками похрустит. — Трихопол?! — кричит Носатый в столовой. — Это — для амери­ канского нежного желудка, но не для нашего. При чем тут трихопол, ес­ ли я воробья с перьями могу переварить! — И таков дар этого челове­ ка — я опять вижу и слышу, как трепещется еще живой воробей и исче­ зает в железном его желудке. Третья бледно-зеленая пижама — это Курносый. Тот все вспомина­ ет сражения и обожает телевизор. Смотрит, приоткрыв рот. Смотрит с таким азартом, с такой упорной непосредственностью, что все неволь­ но его слушаются, когда он, например, велит переключить на «Спокой­ ной ночи, малыши». Смеется от души, потому что все там понимает. С ним говорить, что колено брить — зачем? Вот эти-то трое схватились решать весьма сложную проблему. Шу­ му, как я сказал, сразу получилось много. Да, еще про Носатого... Его фамилия — Суворов. Он крупно напи­ сал ее на полоске плотной бумаги и прикнопил к своей клеточке в умы-