Сибирские огни, 1973, №11

хорошо помню, что он хотел быть официантом. Я только то и помню: кладбище калужское и что он очень хотел быть официантом. Кладбище было старое, купеческое. На нем, наверное, уже не хо­ ронили. Во всяком случае, ни разу мы не наткнулись на похороны. Ка­ ких-то старушек видели — сидели на скамеечках старушки. Тишина... Сказать, чтоб мысли какие-нибудь грустные лезли,—нет. Или думалось: вот, жили люди... Нет. Самому жить хотелось, действовать, может, бог даст, в офицеры выйти. Скулила душа, тосковала: работу свою на строй­ ке я ненавидел. Мы были с ним разнорабочими, гоняли нас туда-сюда, обижали часто. Особенно почему-то возбуждало всех, что мы — только что из деревни, хоть, как я теперь понимаю, сами они, многие,—в неда­ леком прошлом — тоже пришли из деревни. Но они никак этого не по­ казывали, а все время шпыняли нас: «Что, мать-перемать, неохота в кол­ хозе работать?» Помню еще надгробия каменные, тесаные, тяжелые Я думал тогда: как же было тащить сюда такую тяжесть? На подводах, что ли? Надпи­ си на камнях — все больше купцы лежат. Сколько же купцов было на Руси! Или —это кладбище только купеческое? Тишина была на кладби­ ще. Отторговали купцы, отшумели... Лежат. Долго-долго будут лежать, пока не раскурочат кладбище под какой-нибудь завод. У нас в деревне забросили старое кладбище, стали хоронить на новом месте, на горе. Да, так вот — официант. Странно, что я никак не встревожился, не заволновался, что встретил его, не захотел поговорить. Не знаю поче­ му-то не захотел. Может, потому, что был я крепко с похмелья, а он возь­ мет да подумает, что у меня совсем уж плохие дела. Еще пожалеет. А разубеждать — совестно. Словом, не стал я объявляться. А возьму да я пожалею... Зачем?.. Я стал наблюдать за ним. И получил какое-то жес­ токое удовольствие. Он совсем изменился, этот человек. Не будь у меня такая редкая память на лица, никогда бы мне не узнать его. Я сказал, что обнаружил у него в глазах презрение. Никакого презрения! Тут же подошел к соседнему столику и таким изящным полупоклоном изогнул­ ся, да так весело, беззаботно, добро улыбнулся, что куда тебе! Помур­ лыкал что-то насчет закуски, посоветовал, покивал причесанным на про­ бор шарабанчиком, взмахнул салфеткой и отбыл в сторону кухни. Э-э, он-таки научился. Презрение — это ко мне только, потому что я с пох­ мелья. И один. И одет — так себе. И лицо солдатское. А так бы он и мне с достоинством поклонился. Ах, славно он кланяется! Именно с достоинством, не угодливо, нет,— красиво, спокойно, четко, ни на сан­ тиметр ниже, ни на сантиметр выше, а как раз, чтоб подумали: «Надо потом прикинуть к счету рубль-другой». Поклонись он мне так, я бы так и подумал. А вот бережет же свой поклон, не всем подряд кланяет­ ся. Опыт. Конечно, иногда, наверно, ошибается, но, в общем, метит точ­ но Там например, где он только что поклонился, сидели совсем моло­ дые ребята с девушками, ребятки изображали бывалых людей, выдави­ ли дома прыщи, курили заграничные сигареты. Тут-то он им — и пок­ лонник, поводил умытым пальцем по меню совет, что лучше заказать, покивал головой — коньяк, шампанское... Легкое движение переброс салфетки с руки на руку — заключительный поклон, исчезновение. Славно И ведь хитрец: все с понимающим видом, что вот: молодые, бес­ печные— «бродят». Как там у Хемингуэя (у Хэма)? Зашли в одно мест0 _ выпили, зашли в другое место — выпили... Шельма, он же зна­ ет что для того, чтоб сюда войти с улицы, надо отстоять в очереди, где вся беспечность улетучится. Но так как молодые играли в беспечность, он умело подхватил игру. Он знает, что деньги у них - папины, или кто-то из них в дедовой библиотеке приделал ноги четырехтомнику Да­ ля Но он все принимает за чистую монету: вошли джентльмены, все будет о’кэй. Прежде всего он понимает, что ребятки форсят перед де