Сибирские огни, 1973, №11

— Ах, ты, милая, век бы тебя не видеть! —приговаривал дядя Иван, наполняя граненые стопки. Юрий усадил Женьку и Сережу на конец стола, подальше от дяди Ивана, поставил им тарелки и тихонько сказал: — Наворачивайте. Я сейчас Валюху приведу. — Давай-ка, Cepera, подналяжем, как мужики, только смотри, чтобы пузо не лопнуло.—Женька подмигнул мальчонке.—Но сначала отгадай: почему черная курица несет белые яйца? И почему у черной коровы белое молоко? ...Валя стояла у окошка, ногтем соскребала со стекла пушок инея. Юрий подошел, осторожно повернул ее к себе. Неумело, прямо пальца­ ми, он вытирал слезы с лица Вали и ласково бубнил: — Не надо, Валюха. Ну их к черту. Дыши ровнее.—Валя уткну­ лась ему в плечо.—Ты права. Ты, понимаешь, продолжай стремиться. Это и тетя Надя тебе скажет. Будешь ты актрисой, —чего там! Только по-настоящему готовься к этому. Так что —выше нос. Валя вытащила из кармашка апельсинового платьица платок, зер­ кальце, вытерла лицо, привела в порядок свои волосы «цветом в осень». — А если отец... Ну, понимаешь, терпи, что ли...—Юрий не знал, что и посоветовать.—Не тот он человек, чтобы.... Как тебе сказать.... Ну, не пойдет он на оперу или на балет. Нельзя его представить с книжкой стихов в руках... — Знаешь, Юра... Вот я одета, обута, сытая, но разве только это нужно человеку? Приду я к своей подруге, в доме у нее как-то светло, дружно, только и слышно: «Наташенька... Наташа». ...А у нас, едва по­ является отец, так сразу же все умирает. Ему ничего не стоит при мне, при маме выругаться так, что уши вянут. Он меня даже по имени-то не называет. Я для него «чадо, артистка с погорелого театра, полоротая, безрукая»... Он и маму... Она боится рот раскрыть, заступиться за меня. А я не позволю командовать собой, я не кукла, надетая на чью-то руку. Лицо Вали затвердело и сделалось взрослее. — В общем, потерпи, казак, атаманом будешь. А там поступишь в институт или в техникум, переберешься в общежитие.... Ну, идем! Все- таки надо отведать маминых пельменей. Они посмотрели друг на друга, улыбнулись и вышли в шумящую комнату, сели рядом с малышом и Женькой. — Ну, как, бродяга, узнал теперь настоящие сибирские пельме­ ни? —спросил Юрий. Женька сладко зажмурился, похлопал себя по животу и застонал от удовольствия. Сережка немедленно проделал то же самое, рассме­ шив ребят. Сидевшая вблизи Алексеевна, услыхав Юркин вопрос, пьяненько закричала: — Ой да, ребятишки! Смотрю я на вас, смотрю, да как резну пла­ кать. Многое вы не знаете. Ведь вы даже хлеб-то настоящий не знаете! Разве это хлеб —теперешние фабричные «кирпичи»? — А чо им говорить, чо им говорить,—протараторила какая-то сдобная, тугая бабенка. Юрий никак не мог ее припомнить. «Наверное, чья-нибудь свекровь или сноха, или... как там еще?» —усмехнулся он. — Бывало, мамаша поставит квашню на печь, а за ночь тесто и поднимется шапкой.—Алексеевна не говорила, а вдохновенно пела.— Не доглядишь —и сорвет оно тряпицу, и поплывет через край... В рус­ ской ведь матушке-печке пекли... Вытащит мамаша деревянной лопа­ той буханки с мучными донцами. Горячие, духовитые, язык ведь прогло­ тишь... Вкус домашней буханочки совсем другой, чем у «кирпича». Ку­ да там!