Сибирские огни, 1973, №11

будь «толкач», приехавший бог весть из каких мест «проталкивать» за­ каз своего предприятия... Мрачно хмурясь, краснея, комкая в руке старенькую кепку, шагает к дверям парень из ОТК- Каждый мускул у него сжался, и он идет, как деревянный. Скрип, скрип,—тягуче пищит паркет. Галя тихонько фыр­ кает в платочек.... Следующим, самоуверенно, вразвалку, с наигранной небреж­ ностью, идет парень из механосборочного. Паркет под ним сочно пощел­ кивает.... А выходит он из кабинета красный, весь какой-то встрепан­ ный. Галя даже пожалела его... К дверям направился пожилой, не по годам стройный мужчина. Его черный, лоснящийся от времени костюм тщательно выглажен. Идет мужчина так мягко и невесомо, что скрипучий паркет помалкива­ ет под его резными, нарядными туфлями. Он на ходу, прихорашиваясь, поправляет галстук, по-женски кокетливо слегка взбивает на висках благородно-седые волосы, у дверей тихонько откашливается в ладонь, сложенную трубкой, и с театральным достоинством открывает дверь. Этот человек взялся писать историю завода. Наверное, пришел просить аванс. На его счету несколько опубликованных историй разных заводов... Люди у дверей строгого начальника —это же целое зрелище. На­ блюдая за ним, Галя и веселится, и гневается, и удивляется. Директора на заводе считают тяжелым и крутым человеком. И хоть он, как заметила Галя, всегда справедлив, его все-таки не любят, его боятся, с людьми он только начальник. И все. А может быть, людям этого мало? Последним на прием пришел директор Дома культуры Корзинкин. У него кожа лица удивительно свежая, нежная, как у девушки. И румя­ нец так и пышет. И волосы, как лен. Они такие мягкие и легкие, что взвиваются от малейшего дуновения. Он нравится Гале. — Вызывал? —спрашивает она. — Вызывал,—Корзинкин, болезненно морщась, подходит к ее сто­ лу и тихонько говорит: —Всегда идешь к нему, как к зубному врачу, который начнет тебе сейчас сверлить больной зуб. К несчастью Корзинкина, директор, можно сказать, не сводил с не­ го глаз. Дело в том, что Дом культуры и заводская художественная са­ модеятельность были слабостью Ивана Тимофеевича. Он гордился и хвастался ими перед другими директорами заводов и ревниво сравни­ вал свой Дом культуры с их Домами. Какое-то мальчишеское тщеславие заставило его прямо-таки ликовать, когда его танцоры и певцы «клали своих соперников на обе лопатки». Если кто-нибудь захотел бы смер­ тельно обидеть его, он просто должен был бы пренебрежительно ото­ зваться о заводском хоре или о Народном.театре. Но Корзинкин проклинал это его пристрастие, потому что оно при­ носило только одно горе... Когда он пошел в кабинет, Галя ободряюще улыбнулась ему... — Садись,—бурчит Иван Тимофеевич. Седой, суровый, он грузно вдавился в глубокое, мягкое кресло. Его темное лицо изрезано морщи­ нами, Большие рабочие руки лежат на столе. Он в упор разглядывает Корзинкина. Лицо у того делается все красней и красней. — Ну, рассказывай, как ты дошел до такой доблестной жизни,— после длительного молчания зловеще произносит Иван Тимофеевич. Корзинкин хмурится, елозит на стуле, точно он сел на что-то очень и очень неровное и твердое. — Вы о чем, Иван Тимофеевич? — Хм, о чем... Он, видите ли, не понимает. Душа у него чиста, как у младенца. И румянец вон так и пышет... Младенческий румянец!